ИЗ СОВРЕМЕННОЙ ИТАЛЬЯНСКОЙ ПОЭЗИИ
УМБЕРТО САБА
МОЕ ДОСТОЯНИЕ
Причалив после яростного штормаК приветливому дружескому дому,Я подхожу, теперь уже свободный,К раскрытому окну и наблюдаю,Как в облаках белеет рог луны.
Передо мной Палаццо Питти. ЛезутМне в голову бесплодные вопросы:Зачем живу? И что теперь мне делать,Когда я стар, а в мире обновленье,Когда в руинах прошлых дней стремленья,А сам я на поверку оказалсяСлабее ужасающих событий?Я верил в смерть, что всё она развяжет,Теперь и в смерть не слишком верю я.
Был у меня огромный мир, и в мире —Места, где я спасался. В них я виделТак много света, что и сам пороюВдруг становился светом. Друг мой юный,Любимейший из всех моих друзей,Почти мой сын! Ведь я не знаю даже,Где ты теперь? И жив ли ты? Как частоЯ думаю, что ты в плену могилы,Что ты — в руках фашистов! И тогда яСтыжусь себя. Зачем мне эта пищаИ этот кров поистине любимый?Всё отнял у меня фашист неумолимыйИ гитлеровец-враг.
Был у меня очаг, семья, подруга —Любимая приветливая Лина.Она жива еще и неповиннаВ том, что желает отдыха, хотя ейКак будто рано думать о покое.И как мне страшно видеть, что онаСкитается по чуждым семьям, кормитСухими щепками чужие очаги!От угрызений совести, от горяЯ содрогаюсь в скорби нестерпимой…Всё отнял у меня фашист неумолимыйИ гитлеровец-враг.
Имел я дочь. Теперь она большая.Я дал ей сердца лучшую частицу,Но и ее, любовь мою, царицу,Похитили несчастья у меня.Теперь она во мне одном находитПричину всех своих грехов, не смотритВ глаза мои и ходит нелюдимой…Всё отнял у меня фашист неумолимыйИ гитлеровец-враг.
Я жил в прекрасном городе, которыйЛежит у моря возле гор скалистых.То был мой город, ибо я родилсяВ его стенах. Мой больше всех других!Еще когда-то, будучи мальчишкой,Я чтил его, а сделавшись поэтом,Его в стихах с Италией венчал.А жить-то нужно! Вот я и избралЗло наименьшее, и стал я антикваромПо части книг, несчастный и гонимый…Всё отнял у меня фашист неумолимыйИ гитлеровец-враг.
И кладбище имел я, на которомСпит мать моя с своими стариками.О, сколько раз, преодолев сомненья.Искал я там себе успокоенья!Но дни изгнания, лишенья и утратЗакрыли путь к земле моей родимой…Всё отнял у меня фашист неумолимыйИ гитлеровец-враг.Всё! Даже и могилу.
ПАОЛИНА
Паолина,друг мой Паолина,ты, как луч внезапный солнца,жизнь мою пронзила.Кто же ты? Едва знакомый, я дрожу от счастья,лишь тебя увижу рядом. Кто же ты? Вчера лишья спросил: «Скажите ваше имя, синьорина!»Ты задумчиво взглянула,молвив: «Паолина».
Паолина,плод земли родимой,бестелесная и вместе —самая земная,ты родилась там, где только и могла родиться, —в этом городе чудесном, где и я родился,над которым, что ни вечер, ходят в небе зори —свет божественный, обманный,испаренье моря.
Паолина,друг мой Паолина,что ты носишь в юном сердце,чистая душою?О тебе мое мечтанье так же непорочно,словно легкий след дыханья в зеркале прозрачном.Вся, какая есть, ты — счастье. Словно паутинаореол волос прекрасных. Девушка и ангел,друг мой Паолина!
ЧЕМПИОНКА ПО ПЛАВАНИЮ
Люди, тебя увидавшие в море, тебя называютСиреной.
Ты, победившая в соревнованье,в горестной жизни моей, как на тусклом экране,то появляешься вдруг, то исчезаешь внезапно.Связан с тобой я хоть тонкой, но крепкойниточкой — в час, когда ты, улыбаясь,мимо проходишь, не видя меня.Много подруг и друзей окружает тебя на прогулке,юные, вы собираетесь в бареи веселитесь, и только однаждыскорбная тень на мгновенье тебя омрачилаи уголки твоих губ опустила на миг:тень твоей матери встала на миг пред тобою,тень, повенчавшая утро твое с моею вечерней порою.
ТРИ УЛИЦЫ
Ладзаретто Веккио в Триесте —Улица печали и обид.Все дома в убогом этом местеСходны с богадельнями на вид.Скучно здесь: ни шума, ни веселья,Только море плещет вдалеке.Загрустив, как в зеркале, досель яОтражаюсь в этом уголке.Магазины, вечно пустоваты,Здесь лекарством пахнут и смолой.Продают здесь сети и канатыДля судов. Над лавкою однойВиден флаг. Он — вывески замена.За окном, куда не бросит взглядНи один прохожий, неизменноЗа шитьем работницы сидят.Словно отбывая наказанье,Узницы страданий и мытарств,Шьют они здесь ради пропитаньяРасписные флаги государств.
Только встанет день на горизонте —Сколько в нем я скорби узнаю!Есть в Триесте улица дель МонтеС синагогой на одном краюИ с высоким монастырским зданьемНа другом. Меж ними лишь домаДа часовня. Если же мы взглянем,Обернувшись с этого холма, —Мы увидим черный блеск природы,Море с пароходами и мыс,И навесы рынка, и проходы,И народ, снующий вверх и вниз.
Есть в начале этого подъемаКладбище старинное, и мнеС детских лет то кладбище знакомо.Никого уж в этой сторонеБольше не хоронят. КатафалкиЗдесь не появляются с тех пор,Как себя я помню. Бедный, жалкийУголок у края этих гор!После всех печалей и страданий,И лицом и духом двойники,Здесь лежат в покое и молчаньеИ мои родные старики.
Как не чтить за памятники этиУлицу дель Монте! Но взгляни,Как взывает улица РосеттиО любви и счастье в эти дни!Тихая зеленая окрайна,Превращаясь в город с каждым днем.До сих пор она необычайнаВ украшенье лиственном своем.До сих пор в ней есть очарованьеСтародавних загородных вилл…И любой, кто осенью с гуляньяНа нее случайно заходилВ поздний час, когда все окна настежь,А на подоконнике с шитьемНепременно девушку застанешь, —Помышлял, наверное, о том.Что она, избранница, с любовьюЖдет к себе его лишь одного,Обещая счастье и здоровьеИ ему, и первенцу его.
РИПЕЛЛИНО
«Нет, я не говорил, что одинок я в мире…»
Нет, я не говорил, что одинок я в мире,Как кукла Шлеммера.Подобно покрываламНадвинув жалюзи на старческие лица,Меня по-дружески приветствуют дома.
Нет, я не говорил, что я изнемогаю,Как дерево под острою пилою,Но звезды от меня скрываются внезапно.Когда ищу я искорку огня.
Нет, я не утверждал, что я всегда печален.Что я — опустошенная бутылка,Но с давних пор я знаю, что источникВнезапно высыхает и мелеет.Когда напиться вздумается мне.
И я не говорил, что счастлив я, подобноПионам, установленным в шпалеры, —Почуяв плеск лебяжьих крыльев счастья,Я не умею счастья удержать.
Да, я молчал, но каждый понимает,Что я всем сердцем обожаю жизнь.
«Пришел февраль огромный, бородатый…»
Пришел февраль огромный, бородатый.Над каждым листиком, над каждой малой птицейОн плачет и томится, словно Горький.Я весь опутан крыльями газет,Распластанных по комнате. Я вижуСквозь строки надоевшего дождяОскаленную пропасть океана,Землетрясенья дальние и снег,Подобный белым клавишам рояля.Я вижу пушки, вижу их огонь,Я замечаю строй марионеток,Передвигающих орудья, чтобы дымКлубами опускался на дорогу.И нет мне радости от тех газетных крыл:Убит дождем словесной схватки пыл.Под завыванья желтых хроникеровЖизнь скорчилась в гримасе, и томитсяЗасосанная липкою трясинойО лучшем мире пленная мечта.
ВОСКРЕСЕНЬЕ
