Услышав по радио, что надвигается метель, Говард вспомнил о своем обещании покататься с близнецами на санках и вновь заговорил об этом с Маркусом.
Уилл и Джулия вместе пошли к Фриде. Уилл с Минной собирались на концерт, а Джулия с Фридой — на встречу женского клуба, которую перенесли на пятницу, потому что в четверг Эйв водила сыновей на хор. Шагая по ледяной улице, Джулия нарушила свое обещание молчать о Минне. Ее так и разбирало любопытство.
— Знаешь, я всегда надеялась, что вы подружитесь. Ты с детства рос влюбчивым. Помнишь Рут и Салли?
Уилл хитро улыбнулся:
— Я всех девчонок забываю, стоит подвернуться новой.
— Неправда, и ты сам это знаешь. — Джулия застегнула воротник его армейской куртки. — Прошу, будьте осторожней — дороги ужасные.
Уилл пообещал.
К закату разгулялась настоящая метель. Джулиус позвонил Клео Паппас и пригласил ее после ужина в гости, но она отказалась:
— Меня снегом занесет!
Но Джулиус не унимался:
— Телик посмотрим, журналы полистаем.
Клео хихикнула — ясное дело, к чему он клонит.
— А твой брат будет?
— Куда он денется, — подтвердил Джулиус.
В прихожую из подвала поднялся Маркус, волоча пару ржавых санок.
— Папа ведет нас кататься в загородный клуб «Пай-Холлоу».
— Но Клео обещала прийти!
Маркус возразил, что нельзя подводить папу. Договорились покататься два часа, а к девяти вернуться домой и ждать Клео.
— Бабушка, пойдешь с нами? — спросил Джулиус, укутываясь потеплее.
— Расшибетесь насмерть! — Роза вздрогнула и ушла ставить чай.
В тот момент, когда Говард и близнецы отъезжали от дома, Уилл и Минна садились в автобус. Погода продолжала чудить, меняясь чуть ли не каждые десять минут: то снег сыпал крупой, то небо вдруг очищалось, то начинали падать пушистые хлопья. На дорогах был сплошной гололед. Электричка до Северного Джерси, гремя и посвистывая, мчалась через промерзшие болота, через занесенные снегом пригороды, прямо навстречу метели.
Минна была в черной кожаной куртке, красной бархатной юбке, черных колготках и низких ботинках. С румянами она чуть перестаралась, но ей хотелось, чтобы Уилл весь вечер не сводил с нее глаз, и она добилась своего.
— Ты что? — спросила она в поезде, заметив, что Уилл то и дело поглядывает на нее.
— Ты совсем другая. — Уилл улыбнулся. — Мы знакомы?
Минна сперва взглянула на него испуганно, но через миг на ее губах заиграла ликующая улыбка.
Уилл был в армейской куртке поверх трикотажной рубашки, а джинсы не доставали до стоптанных красных кроссовок на дюйм с лишним. Соломенные волосы падали на плечи. Подросток на пороге взрослой жизни. Он неуклюже возвышался над Минной, долговязый и неловкий, но его опущенные глаза загорались, когда Минна заговаривала с ним, а длинные пальцы переплетались с ее пальцами. Нос у него был длинный, лицо вытянутое, но в глазах Минны его черты были овеяны поэзией. Его спокойная печаль будоражила ей душу, напоминала, что ей тоже неуютно в мире.
На станции Принстон-Джанкшен в поезд сели еще пассажиры, и Минна с тревогой глянула на расписание. Она призналась, что не была нигде севернее Нью-Брансуика, потому что ее мать не любит электричек и боится городского шума.
— Тогда почему тебя тянет путешествовать? — спросил Уилл.
— Просто хочу попасть в Париж, — объяснила Минна. — Побродить по старым улицам и увидеть все то, о чем читала. И конечно, найти отца.
Уиллу подумалось, что хоть он в душе и домосед, но путешествовать вместе с Минной не отказался бы.
Они сами не заметили, как приехали, как очутились на открытой всем ветрам платформе. С неба сыпали уже не хлопья, а легкая снежная пыль. На горизонте мерцал тысячами огней газоперерабатывающий завод — обманчивая красота промышленных окраин.
Уилл и Минна заспешили вдоль перрона вслед за другими тенями, сошедшими с поезда. Впереди, в десяти кварталах, сверкали манящие огни концертного зала.
— Сегодня убираешь корпус А, — распорядился Эдди, когда Кэлвин смахивал с плеч снег в вестибюле корпуса Б.
— Это еще почему? — удивился Кэлвин.
— Нет никого. Я перепоручаю работу. Почистишь туалеты, угу?
Кэлвин рассвирепел:
— Черта с два! Туалеты чистит Рой!
Эдди помотал головой:
— Роя я повысил. Он моет полы. А ты — туалеты.
— Черт возьми, Эдди, я здесь уже два года работаю. У меня стаж больше!
Эдди было не до споров. Уборщицы из Гайаны жили в Трентоне, за пятнадцать миль от «Датч Ойл», и из-за метели пришлось распустить их по домам.
— Гонора у тебя больше, угу? Туалеты за тобой! — рявкнул Эдди.
Кэлвин развернулся, пинком открыл дверь и поплелся в сторону корпуса А.
Спустилась ночь, свет от редких фонарей на склонах окутал поле для гольфа розовой дымкой. Кое-где снег сдуло, обнажилась гора из чистого льда; если съехать с нее на санках — полетишь быстрее ветра!
Говард поставил машину на обочине и вместе с близнецами стал карабкаться вверх по склону с шутками и прибаутками, кому ехать первым.
— Мы первые, мы же дети! — доказывал Джулиус.
— Нет — сначала опыт, потом невинность, — смеялся Говард.
— Ну папа, мы же в этом году еще не катались!
На самой верхушке Говард остановился, отдышался, морозный воздух обжег ему легкие.
— Я вообще ни разу в жизни не катался, — напомнил он.
И Маркус уступил ему свои санки. Говард и Джулиус бок о бок покатили вниз по склону.
Говард ехал на животе, болтая в воздухе ногами, сам не свой от ужаса. Лед скрипел под полозьями, сани набирали скорость, и каждая выбоинка отдавалась у него внутри. Ветер свистел в ушах — ледяной, колючий. Запах сосен и мокрой шерсти щекотал ноздри. Мчавшийся впереди Джулиус наткнулся на кочку и с воплем нырнул в сторону. Говард, наскочив на ту же кочку, охнул, в испуге замахал руками. Джулиус в тревоге обернулся, но Говард махнул ему и вновь затаил дыхание, когда санки притормозили, взлетели вверх по насыпи и с бешеной скоростью помчались по склону длиной в четверть мили. Щеки у него пылали, сердце колотилось — и вдруг, в один миг, все кончилось. Говард лежал навзничь в полуобмороке, соображая, жив ли он.
Джулиус склонился над отцом:
— Все хорошо, папа?
— Потрясающе, — прошептал Говард.
— Тогда пошли. Давай еще разок!
Но, поднявшись на ноги, Говард сморщился.
— Погоди!
Джулиус обернулся: отец шел прихрамывая.
— Я ушиб ногу. Наверное, старая рана, память Аякса. Придется мне ехать домой греться, а вы катайтесь.
— Ну, папа, — упрашивал Джулиус, — останься. Через минутку все пройдет.
Говард, обрадованный приглашением, отважился сделать несколько шагов, но тут же скорчился от боли. Он уговорил Джулиуса кататься вдвоем с братом.
— Заберешь нас через два часа? — спросил Джулиус.
Говард кивнул. Джулиус помахал ему и устремился вверх по склону, таща за собой обе пары санок.
Говард передумал возвращаться домой, чтобы не оставаться наедине с Розой. Он отправился назад через город, мимо домов на Дубовой улице — молчаливых, одетых снегом, — через эстакадный мост, к Девяносто девятой. Свернув направо, он заметил, что почти все заведения вдоль дороги закрылись раньше обычного. Рэймонд Биддл связывал на ночь рождественские елки. Далеко впереди мигал фарами исполинский снегоочиститель, призывая Говарда уходить прочь с опасной дороги.
Уилл и Минна сидели далеко от сцены, но им и горя было мало. Две бывшие поп-звезды, седые и обрюзгшие, развлекали зрителей слайдами времен их недолгой славы — далеких шестидесятых, когда они были юными, стройными и невинными. Затем превосходно исполнили несколько старых хитов, в перерывах посмеиваясь над собой.
Минна прижималась в темноте к Уиллу, шептала что-то, касаясь губами его уха. Когда погас свет перед выступлением главных звезд, Минна просунула руку между ног Уилла так, что могла чувствовать его пульс.
— Хорошо, — прошептал Уилл, неуклюже пытаясь выразить то, что она знала и так.
Окончив работу, Рой катил полотер к лифту на третьем этаже и возле женского туалета наткнулся на Кэлвина с сигаретой в зубах.
— Эй, Рой, — окликнул его Кэлвин, — поможешь мне почистить сортир? А то я опаздываю.
— Прости, приятель, — бросил на ходу Рой, — не хочу вонять говном. У меня после работы свидание.
Рой зашел в лифт, Кэлвин смотрел ему вслед, у него дергалась щека. Освободился он только через полчаса. Когда он наконец спустился в вестибюль, его поджидал Эдди с зарплатой в конверте.
Кэлвин окинул взглядом пустой коридор:
— А где все?
— Отпустил домой пораньше. Если б ты пошевеливался, тоже был бы уже дома. Четыре перекура, угу? Боже ты мой!
