таиться. Рыбка надежно села на крючок. Я встал во весь рост, взял наизготовку рогатину. За Вику я больше не боялся. Слова заклинания специально были изменены так, чтобы оторвать фантом от этого места, но не дать ему вселиться в человека.
Финал заклятия занял совсем немного времени — всего пять ударов сердца.
— Да будет так! — Почти выкрикнула Вика.
Захватила из коробка щепоть толченого ладана и высыпала его на горящие свечи.
Ввысь взметнулось яркое алое сияние.
— Свободен!
Это слово ударило мне по ушам. Черная тварь оторвалась от плиты, метнулась вперед, почти коснулась вожделенной жертвы. Но тут сработали гвозди — перед фантомом выросла невидимая, непроницаемая стена. Твердая, как кусок льда. Тварь ударилась о нее с размаху. Забилась, пытаясь прорвать защиту, шарахнулась назад.
И тогда я пронзил ее рогатиной.
Кто сказал, что будет легко? Кто обещал, что все пройдет как по маслу? Тварь рванула ввысь, едва не выдернула рогатину из моих рук. Я расставил ноги, уперся, отклонился назад. Прокричал, уже не скрываясь:
— Да свершится сие по воле моей.
Дальше я назвал его имя. Полностью. И оно произвело воистину магический эффект. То, что осталось от человека, застыло, утратило плотность, стало прозрачным, едва различимым, обрело мужские контуры. В них стало видно лицо. Резкое, злое, обиженное.
— Да свершится сие по желанию твоему.
Фантом вгляделся в меня. Глаза его расширились, губы пришли в движение.
— Ты? — пронеслось над землей. — Это ты? Не сдох, поганец. А жаль.
Я не стал вступать с ним в диалог. Заклинание почти подошло к концу.
— От места отрываю, в живую плоть заселяю, — продолжил я.
Над землей раздался дикий вой, полный боли и отчаянья. Только мне не было жаль эту пакость. Я прекрасно помнил, как закончилась жизнь его собственной дочери. Помнил, что он уготовил для моей сестры. Не заслуживал этот скот сострадания. Поэтому я просто договорил:
— Да будет так.
Все. Это были последние слова. Фантом словно схлопнулся, втянулся в коробок и исчез. И сразу стало легче дышать. Я положил рогатину в сторону. Попытался распрямиться, внезапно пошатнулся и едва не упал. Схватка с темной сущностью выпила из меня все силы. Оставила мне самую капельку, на донышке.
На губы мои наползла кривая усмешка. А на бумаге все было так просто! Никто не предупредил заранее, что это будет столь разрушительно тяжело.
Сбоку раздался тихий стон. А быстро оглянулся. Вика сидела на земле. В свете свечей ее лицо было бледным, осунувшимся.
— Вик, — позвал я, — ты как?
— Ничего, — ответила она, — устала немного.
Ха, немного! Милая моя, ты совсем не умеешь врать. Хотя, почему врать? Вика говорила так из боязни меня расстроить.
— Подожди чуть-чуть, — попросил я, — последний штрих остался. Сейчас все доделаю и пойдем в машину. Там у нас с тобой бутерброды. Там есть подушечка. Ты перекусишь, а потом ляжешь и отдохнешь.
Вряд ли в моих словах была особая нужда. Я просто отвлекал девчонку, заговаривал ей зубы, не давал отключиться раньше времени. Руки мои тем временем сами продолжали ритуал.
* * *
Требовалась для этого самая малость. Я забрал у Вики остатки ладана, высыпал на обломок бетона. Потом пришел черед записке с именем нашего фантома. Ее нужно было поджечь на свече. Труда это не составило. Бумага была сухой, горела жарко, весело. Ее я кинул поверх ладана, подождал, пока все прогорит до пепла, то что осталась перемешал.
После сгреб пепел с ладаном в ладонь, занес над бывшим местом обитания черной твари, развеял по ветру, приговаривая:
— Запечатано ладаном на семь замков, посыпано пеплом на семь ветров, нет тебе дороги сюда отныне и вовеки…
Последние крошки упали на землю, и на душе стало легко. С плеч моих словно сняли тяжкий груз. Я сразу понял, что все закончилось. Не было больше темной твари. Осталось одно последнее малюсенькое дельце. Но это уже мелочь, сущая ерунда. Это мы решим без проблем, как только вернемся домой. Я даже не стану откладывать до утра.
Моя ладонь потянулась к Вике.
— Держись, надо вставать. Нечего оставаться здесь долго.
Она оперлась на мою руку, с трудом поднялась.
— Почему?
— Неужели сама не чувствуешь, как все здесь пропитано злом?
Вика зачем-то прислушалась, помотала головой.
— Нет.
— Не страшно, — сказал я, — хватает того, что я чувствую.
— Теперь здесь всегда так будет? — Девчонка расстроилась.
— Нет, что ты. Утром выйдет солнце. Тьма боится солнечных лучей. Потом прольется дождь. Если будет гроза, совсем замечательно. Постепенно все очистится. Не за один день, конечно. Но к концу лета от этого ужаса не останется и следа.
— Хорошо, — обрадовалась она. — Я бы не хотела, чтобы здесь все осталось так…
— Не останется.
Я поднял рогатину, закинул на плечо сумку, обнял девчонку за плечи.
— Пойдем. Нечего здесь стоять.
* * *
По пути Вика принялась избавляться от полыни. Первым делом расстегнула ворот, выудила цельную ветку. Потом вытянула блузку из юбки целиком, потрясла. Вниз посыпались мятые листочки, мелкая требуха.
Девчонка жалобно сморщилась, пожаловалась:
— У меня весь живот теперь в царапках. И все из-за тебя!
Я не смог отказать себе в удовольствии, забрался под блузку ладонью, нахально провел по бархатной коже.
— Олег! — Она даже отпрыгнула. — Да сколько же можно!
— Я рассмеялся:
— Сколько нужно. И вообще, я только начал.
Было заметно, что Вика колеблется между смехом и желанием обидеться. От усталости и пережитого страха победило второе.
— Я ему тут жалуюсь, — выдала она обличающе, — а он опять за свое!
— А должен за чужое? — Деланно изумился я. — И вообще, ничего ты не понимаешь. Я там по делу шарил — проверял нанесенный ущерб. Решал, как тебя лечить.
— Дурак, — сказала девчонка, совсем уже беззлобно и сама зацепила меня под руку.
До машины дошли без приключений. Оставлять рогатину на заднем сидении мне не хотелось. Кто бы что ни говорил, а гусеница, в которую я сам поместил потустороннюю сущность меня пугала. Поэтому всю конструкцию решено было разместить в багажнике.
Вика из сумки вытащила бутерброды жадно вгрызлась в один, остальное протянула мне. Я покачал головой.
— Попозже, не сейчас.
Включил салоне свет, достал из бардачка аптечку. У меня жутко саднили ладони,
