Хоттабыч от огорчения едва не сплюнул за борт, но вовремя сдержался. Захлопнув тетрадь, он уставился на воду, полностью отрешившись от окружающей обстановки и отдавшись грустным думам.
Не по себе стало и остальным членам экипажа яхты: все молчали, стараясь не глядеть друг на друга, будто была и их вина в том, как сородичи их поступили с «Ермаком»…
Глубоко вздохнув, Хоттабыч посмотрел на повисший вымпел, на понурые паруса и, оглянувшись по сторонам — не смотрит ли на него кто-нибудь из подчиненных, едва слышно посвистел и одновременно поскреб ногтем указательного пальца деревянную крышу рубки, вызывая, по древнему поверью моряков, ветер, необходимый для дальнейшего плавания. Когда он снова раскрыл свою толстую тетрадь и углубился в воспоминания, остальные члены экипажа яхты — и открыто, не смущаясь, и «подпольно», охваченные внутренней неловкостью, — с той же целью, что и их начальник, принялись царапать ногтями деревянные детали судна, находившиеся под рукой: кто мачту, кто палубу, кто обортовку кокпита, а кто и румпель. Но ветер, несмотря на отчаянные призывы моряков, так и не появился.
Тягостное ожидание хотя бы слабого движения воздуха нарушил Брандо, предложивший впервые за плавание:
— Ну что, может, сыграем в «козла»? Мастер, как вы на это смотрите?
Хоттабыч поднял кисть левой руки вертикально и покачал ею из стороны в сторону:
— Я, лично, предпочитаю бридж. Но не на корабле.
Вячек вскочил со сланей:
— Давайте лучше в морской бой! Или в крестики и нолики! Быстро, интеллектуально, интересно! Давайте, Роман Васильевич!
Скупо улыбнувшись, Сосняга отрицательно мотнул головой:
— Спасибо. Но мне больше нравятся нарды. А их, к сожалению, на яхте нет.
— Та. Раз так, значит, маленький плицтурнир в шахматы, — резюмировал Крабик. — Мошно с форой. И потсказками.
Через минуту Крабик и Сосняга сели на крыше рубки по разные стороны клетчатого поля боя. Расставляя фигурки, Сосняга спросил у Брандо, привалившегося, как всегда, спиной к мачте:
— Есть какие-нибудь надежды на ветерок? Что обещают синоптики?
— А вы разве не слушали?! — удивился радист. — Ах, да, я забыл, что вы, как всегда, изволили почивать. Тогда — специально для вас — последнее сообщение ветродуев.
Сморщив нос, Брандо начал монотонно гундосить:
— На ближайшие сутки ожидаются погодные условия, близкие к средней норме, хотя в отдельных районах возможны некоторые отклонения в обе стороны от незначительных до существенных. Воздух будет в общем-то прогреваться, но кое-где и охлаждаться. Причем прохладные дни и ночи обязательно сменятся теплыми, а теплые — прохладными. Наиболее вероятными в указанный период следует считать кратковременные и даже долговременные дожди, а кое-где и грозы с зарядами или без них. Не исключены в ряде мест ураганы или полные штили. Количество осадков при этом ожидается больше нормы, но может оказаться и меньше ее или даже близким к ней. Температура будет постоянной как днем, так и ночью, либо в первой половине срока, либо во второй, хотя не исключено, что данный процесс будет происходить весь срок. Возможны ветры как северных, так и южных или как западных, так и восточных четвертей от слабых до штормовых. Атмосферное давление останется устойчивым в пределах от восьмисот до тысячи шестисот гектапаскалей…
— Спасибо, — перебил Сосняга радиста. — Это нам известно и без твоего черного ящика… Ваш ход, Юхан Оттович. Прошу.
— Как и великий комбинатор из всемирно известного произведения Ильфа и Петрова, я рекомендовал бы вам, чиф, сыграть «е-два — е-четыре», — немедленно отреагировал Брандо. — Непревзойденное начало!.. Да, между прочим, слыхали, что у синоптиков сейчас, как и у летчиков, есть свой профессиональный гимн? Нет? Странно! А я полагал, что вы все его знаете: «Дивлюсь я на небо, тай думку гадаю…»
— Та. Говоришь много, — вмешался Крабик в словоизлияние радиста. — Словно женщина по телефону. Положи трупку, пожальста. И помолчи чуть-чуть.
— Слушаюсь и повинуюсь, чиф! Ваше слово для меня закон! А ветер все равно будет! Рано или поздно. Сильный или слабый. Но будет!
На третьи сутки после разлуки с «Дмитрием Пожарским» сонный «Меркурий» вдруг вздрогнул. Это Эол — бог ветров — сжалился над советскими яхтсменами-атеистами и послал им свое первое легкое дуновение, которое чуть ощутимо натянуло шкоты и едва заметно повлекло за собой уставшее от безделья суденышко. Берега Норвегии стали медленно удаляться.
Хоттабыч почти не покидал кокпит — этот довольно уютный «ящик» позади рубки, стараясь постоянно находиться рядом с вахтенным рулевым. Яхтенный капитан не вмешивался в действия рулевого, но всегда был готов к этому. Крабик, казалось, не замечал этого контроля и внешне на него не реагировал. Зато Соснягу подобное опекунство раздражало: он внутри кипел, как прямоточный котел высокого давления. Однако привыкший к военной дисциплине штурман сдерживал себя, изредка прикусывая нижнюю губу, молчал и с удвоенной четкостью управлял едва ползущим по морю судном. Обиженный тем, что адмирал, как ему казалось, все еще помнит и не может простить грубую ошибку, совершенную при первом повороте на лавировке в Финском заливе, Сосняга, человек и так довольно замкнутый, стал еще более молчаливым, делясь своими мыслями и чувствами лишь с ЗКШ — «Записной книжкой штурмана».
К вечеру первых суток более или менее приличного хода яхты небо стало заполняться низкими, на глазах плотнеющими облаками. Закат поразил всех членов экипажа судна своей необычностью: они, словно зрители театра, увидели из партера приподнятый фиолетово-розовый занавес, а за ним — в глубине сцены — лилово-серый задник.
— Быть погоде, — решил Хоттабыч.
И действительно, вскоре ветер начал быстро набирать силу, все заметнее ускоряя бег «Меркурия» и заставляя его раскланиваться с еще мало приметными волнами, обгонявшими судно.
Усевшись на крышу рубки и широко разведя ноги в резиновых сапогах, Сосняга взял секстаном высоты нескольких бледных светил, появившихся на небосводе, и получил астрономическую обсервацию. Крабик и Брандо без спешки сменили паруса и сделали яхту более устойчивой на курсе. Хоттабыч восседал за румпелем и покряхтыванием выражал удовольствие и действиями подчиненных и нарастанием скорости движения.
И только Вячек, еще не укачавшийся окончательно, вызывал у Хоттабыча неудовольствие тем, что откровенно и нахально увильнул от приготовления еды и мытья посуды; из-за навалившейся работы с парусами людям было не до гурманских помыслов, и они довольствовались консервами, разогретыми прямо в банках. Вскоре Вячек за свою склонность к увиливанию от труда был наказан Нептуном: «сачок», как на флоте называют бездельников, устав, свалился на койку. Крабик и Брандо, закончив очередную смену парусов, спускались в кубрик и забывались куриным сном, готовые ежесекундно вылететь на палубу для участия в очередном аврале.
Поскольку место яхты оказалось далеким от обычных путей судов, да к тому же и ветер позволял идти без лавировки, Хоттабыч, сморенный почти суточным бдением, разрешил себе немного поспать.
Вахта Сосняги текла медленно и однообразно: ни смены парусов, ни изменения курса. Когда его потянуло в дремоту и появились признаки ослабления внимания, он зачерпнул ведром забортной воды и тщательно ополоснул лицо и шею, несколько струек пробежали по груди и спине. Освежившись, Сосняга позволил себе — благо никто не слышал — что-то промурлыкать под нос, и притом, кажется, из оперетты!
В 22 часа 12 минут по поясному времени, когда на море уже лежала приличная темень, Сосняга, как официально зафиксировано в «Навигационном журнале», обнаружил впереди огни: два белых, один над другим, красный и зеленый — ниже и по сторонам от белых. У другого появление этих огней вызвало бы, наверное, удивление: «Здесь?! Вдали от караванных троп современных трампов и лайнеров?!» Но Соснягу, побывавшего в самых разных уголках земного шара и видевшего суда в районах, где их никто не видел десятилетиями, подобная встреча не удивила. Для него на первое место встали вопросы службы: кто? Куда? Как опасен? Огни вполне определенно отвечали: судно с механическим двигателем; длина более 150 футов (Ох уж эти моряки с их традиционным консерватизмом или консервативными традициями! Нет чтобы просто сказать: «Длиной более 45,75 метра». По-прежнему тянут мало кому известные футы!); идет контркурсом; опасно, так как может протаранить!
На яхте горели только два огня — зеленый справа и красный слева, которые говорили всем находящимся вблизи судам, и прежде всего встречным, что эти огни принадлежат их собрату, идущему под парусами. А коли так, то они обязаны уступать ему дорогу. Однако встреченное на сей раз судно не предпринимало каких-либо мер для безопасного расхождения с яхтой: оно двигалось, не меняя курса или скорости.
