Кстати, адмирал стал добрее после происшествия с гротом: не стоит больше над душой. А может быть, устал: все-таки возраст есть возраст.
Брандо, видимо, помешан на магнитофоне: везде таскает с собой этот ящик, вопли которого, наверное, слышны в центре Европы. А Крабик, воюя с Брандо по этому поводу, сам то и дело трещит киноаппаратом.
До Лофотенских островов менее 400 миль. Ай да мы!»
Весьма сдержанный в разговорах с товарищами, Сосняга все больше и полнее излагал свои мысли и чувства на бумаге. Причем, сделав официальную запись в «Навигационном журнале», он тут же спешил сделать памятные пометки и в ЗКШ. Так, в один из дней в судовом документе, коим является «Навигационный журнал», он указал:
«18.05. Пересекли Северный Полярный круг. Ветер от норд-веста достиг 8 баллов, и яхта делает 8,5 узла под штормовым гротом и рейковым стакселем. Темного времени практически нет, но солнце скрыто облаками. Туман. Видимость 0,5 каб. Горном подаем звуковые сигналы. Идем по счислению».
Записи Сосняги в книжице оказались куда многословнее и эмоциональнее:
«Холодно. Будто открыли дверь в погреб. И еще: мучают туманы. Они нас просто преследуют, хотя Лоция Норвежского моря утверждает, что в это время года их здесь не бывает. Вот и сейчас туман подобно легкому шарфу летит над кокпитом. В соответствии с «Правилами предупреждения столкновения судов» подаем звуковые сигналы судна, идущего под парусами: каждые две минуты продолжительный звук горном. Впервые слышу его: хриплый, заунывный, никак не способствующий возникновению хорошего настроения, особенно если из тумана, того и гляди, высунется форштевень какого-нибудь очередного трампа, жмущего полным ходом, и к тому же с выключенным или вышедшим из строя радаром. А Вячек удивляется: «Чего это мы расшумелись?!» Он не моряк, тем более не судоводитель, и ему трудно объяснить наше столь шумное поведение. Поэтому ограничился банальным: «Так надо». А он: «Но все-таки зачем?» Пришлось разъяснить: «Этим мычанием мы говорим другим судам: «Осторожно! Здесь парусное судно, идущее полным ветром». Посмотрел недоверчиво, видимо, не поверил.
Брандо прикрепил к мачте, так, чтобы видел вахтенный рулевой, картон с надписью: «Быстро поедешь — медленно понесут». Юмор, конечно, не ахти, но все же заставляет того, кто держит в руках румпель, а с ним судьбу яхты и ее экипажа, быть более осторожным, править вахту без лишнего риска. Вот и подумаешь, прежде чем решишь увеличивать площадь парусов.
И все равно жмем вполне прилично: за сутки 168 миль!»
Обстановка становилась все более суровой: по студеному морю перемещались уже не холмы, а настоящие горы высотой 8—10 метров. Однако яхта шла, не зарываясь в воду. Лишь изредка она принимала на палубу отдельные пенные всплески верхушек гребней волн. Иногда, когда сквозь тучи проблескивало солнышко, над носом судна снова, как в Финском заливе, возникала радуга — символ удачи.
Одной из сильных волн, неожиданно заливших яхту, был сорван и унесен за борт главный компас, а сидевший за рулем Крабик сильно ударился о стенку кокпита. Кстати, этот довольно уютный ящик в одно мгновение превратился в корыто, наполненное холодной горько-соленой водой. Менявшие паруса Сосняга и Вячек приняли изрядную порцию освежающего душа, струи которого проникли-таки под штормовые костюмы и добрались до разгоряченных тел. Вячек, скисший от непрерывной качки, под неожиданным душем сразу оживился. Но, переоценив свои возможности, на мгновение разжал занемевшие пальцы, вцепившиеся в вантину — один из тросов, удерживающих мачту в вертикальном положении, — и немедленно поехал за борт. Хоть он был привязан страховочным концом к мачте, но еще секунда — и мог оказаться в воде Норвежского моря. Сосняга все-таки успел схватить уже падавшего за борт Вячека и, грустно покачав головой, негромко сказал:
— Эх, Вячеслав, Вячеслав…
Спустя двое суток в ЗКШ появились новые строчки, сделанные Соснягой:
«Просидел на крыше рубки более трех часов, наблюдая за бегом волн и трансформацией туч, и не переставал удивляться точности наблюдений Ростислава Титова, которыми он поделился на страницах повести «Под властью его величества» (я ее только на днях прочитал, уже будучи на яхте). Как тонко в ней подмечены и легкая дрожь палубы, и шипение струй воды за бортом, и ровный свист ветра, и колышущаяся или замершая поверхность моря от горизонта до горизонта, непрерывно меняющая свою расцветку.
И еще как здорово сказано у него: «Вообще-то кажется, что ни о чем и не думаешь в такие часы. Но нет: мысли текут где-то во втором слое сознания и рано или поздно находят свое выражение. Хотя часто думается вовсе и не о морских проблемах, особенно когда наступает вторая половина рейса и идешь домой». Очень точно! И по-моему, очень здорово!
Вот и мы прошли уже половину пути. И мы тоже уже нацелены на дом. Потому и настроение у всех приподнялось. Мы снова стали замечать красивое, слушать музыку, быть более терпимыми к слабостям товарищей. А быть добрым — великая вещь! Но, видимо, не каждому посильная. Жаль. Хочется, чтобы этим качеством обладали все.
Справа открылась фантастическая картина безлюдных мест Северной Скандинавии. Причудливые скалы и остроконечные вершины черных гор вздымаются прямо из воды. Между ними — мрачные ущелья и входы в таинственные фьорды, задрапированные дымкой. Кое-где зеленеет трава. И в то же время много снега: он лежит на вершинах аспидных гор, на склонах обнаженных терракотовых скал, в затемненных плюшевых зеленовато-голубых долинах. Чудо как красиво и сурово одновременно!
Сколько раз проходил мимо этого волшебства, а увидеть довелось лишь теперь. Впервые!»
А в «Навигационном журнале» опять сухо:
«19.30. Видимость увеличилась до 5 миль. Справа открылись берега Северной Норвегии. Прекратили подавать звуковые сигналы горном. Поставили грот: теперь идем под ним и рейковым стакселем. Скорость 5,5 узл.».
Когда «Меркурий» проходил мыс Нордкап, ошибочно считающийся самой северной оконечностью Европы, все члены экипажа — даже Сосняга и Хоттабыч — загорелись желанием запечатлеть себя на фоне знаменитого мыса и одновременно рядом с флагом Родины, развевающимся на корме.
— С детства мечтал взглянуть на этот мыс, — признался Сосняга. — И хотя знал, что это мыс острова, а не материка, он был для меня так же заманчив, как мыс Горн или мыс Доброй Надежды. Мимо каждого из них я проходил не раз. Но ни одного из них не видел! И вот — наконец-то! — рядом!
Почтенные люди теснились в кокпите и старались быть первыми перед фотоаппаратом. И даже чуть не поссорились, как школьники, за право первоочередности фотографирования. Когда яхта уже ушла от мыса, обнаружилось, что все кадры, отснятые «Кристаллом», сделаны… с закрытой крышкой объектива! Поскольку аппарат принадлежал самому юному члену экипажа, то все обвинения в неумении пользоваться вверенной техникой, естественно, пали на него. Вячек их спокойно выслушал и с улыбкой заметил, что виновником случившегося следует считать не его одного: во-первых, щелкали и некоторые другие мастера фотоискусства, а во-вторых, каждый смотрел в слепой объектив и не замечал этого!
Занятые спором и взаимными обвинениями, яхтсмены прозевали коварно подкравшийся вал, который накрыл всех участников диспута громко шипящей пеной и сразу охладил накал страстей.
В «Навигационном журнале» Сосняга все это официально зафиксировал таким образом:
«16.40. Норвежское море. Пересекли меридиан мыса Нордкап. Скорость под гротом и фоком 6,5 узл. Яхта держится на курсе устойчиво. Иногда на палубу выхлестываются пенистые гребни валов».
Вскоре там же появилась еще одна сухая запись:
«20.55. Баренцево море. Миновали траверз мыса Нордкин. Изменили генеральный курс на 30° вправо. Сменили штормовой фок на стаксель. Скорость 7,2 узл.».
Зато в своей записной книжице штурман яхты отметил:
«Итак, мы на вершине Европы: только что обогнули мыс материка Нордкин — действительно самый северный мыс Европы, хотя почему-то и не столь знаменитый, как Нордкап. Завернув здесь «за угол», мы покатились вниз, к берегам Родины. Теперь дом совсем рядом. Потому — почти «ура»!
Только температура воздуха +1°С, воды +1,5°С (и это в теплом-то течении Гольфстрим!), в кубрике +2°. От конденсата все переборки, борта и подволок мокры, капли с подволока норовят, сорвавшись, обязательно попасть за ворот (если сидишь) или в ухо (если лежишь). И в том и в другом случае — бр-р-р!»
Шторм, вопреки прогнозам «ветродуев», не только не стих, но и еще больше рассвирепел. На встречные суда, идущие из Мурманска, Архангельска или Дудинки, яхтсмены смотрели с замиранием сердца: волны, превышающие высоту борта транспорта, ударив в скулу, взлетали над мачтами и накрывали надстройки каскадами брызг. Иногда эта водяная круговерть на какое-то время скрывала от яхтсменов целиком весь рудовоз, лесовоз или балкер. Было страшно смотреть на эти суда, а не то что представить себя членом их экипажа. Поэтому при встрече «Меркурия» с такими тружениками моря в кокпит вываливались все яхтсмены «Меркурия» и восхищенными глазами смотрели на представителей транспортного флота, преодолевающих очередные причуды Нептуна.
