боевой славой, и не казались жалкими тщедушными бродягами. Князь должен выделяться из толпы и приковывать взгляд, но Хортим рядом с прочими, особенно – со своими дружинниками, – выглядел как печальный обожженный птенец.
Когда он начал рассказывать про брата (обликом – точь-в-точь правитель древности, сошедший с фресок), Хьялма хмыкнул.
– Братья, – понизил голос. – Моя любимая тема. Что ж, Хортим Горбович, давай подумаем. Я выгляжу как правитель древности, сошедший с фресок?
Еще бы.
– И ты считаешь, что я всегда так выглядел? – Хьялма засмеялся. – Весьма наивно. В юности я был хлипким больным княжичем, которого в любое время мог скрутить кашель – на военном совете, важном приеме или на глазах у всего Халлегата. А еще у меня было четверо братьев. Наследников – предостаточно. Не беру в расчет младших, те еще в игрушки играли, но второй княжич не успел вырасти из юноши в мужчину, а его ратная слава уже гремела. Третий мог очаровать едва ли не любое существо, ходящее по земле. Он был красив, обходителен и красноречив. – Хьялма склонил голову вбок. – Думаешь, советники не приходили к моему отцу? Не шептали ему на ухо, что старший сын вышел слабым и лучше бы передать престол другому?
Хьялма подцепил чарку с травяным отваром – вино он пил редко.
– Но потом я вырос, – сказал просто. – Научился вести себя, и советникам пришлось худо.
Хортим молчал, словно весь обратился в слух.
– Есть люди, которые рождаются какими нужно. Твой брат соответствовал мечтам твоего отца, и я рад за таких, как он. Но жизнь – не сказка, где князья как на подбор. Ты умен, Хортим Горбович. Ты умеешь влиять на людей. И если справишься со всем, что выпало на твою долю, то станешь замечательным правителем. Неважно, приятно ли твое лицо или изуродовано. Горбат ты или прям, стар или молод. Облик – инструмент не более чем все остальное. – Хьялма отпил из чарки. – Наступит день, и ты поймешь, что люди видят не юношу с обожженным лицом – или гнилыми легкими, кому что, – а кого-то другого. Более могущественного. Неизвестного. Опасного.
– Говоришь так, будто это нехорошо.
Хьялма пожал плечами.
– Не так радостно, как тебе может показаться. Но я надеюсь, что тебе повезет больше.
Хортим, сплетя пальцы, по-птичьи подался к столу. Он слушал Хьялму жадно, а тот снисходительно и благодушно улыбнулся.
– Думаю, ты и так догадываешься, но все же я скажу. Ты очень похож на меня в молодости, Хортим Горбович.
На Хортима нахлынула странная смесь чувств: гордость, недоверие и необъяснимая тревога.
– Увы, это не похвала, – объяснил Хьялма. – Я сделал много того, о чем теперь жалею, и мне хочется верить, что ты избежишь моих ошибок.
Хортим не нашелся, что ответить. Лишь кивнул, подошел к пологу шатра и выглянул наружу – ночной воздух был прохладен и душист.
– Ты обещал историю о своем прошлом.
– Помню, – сказал Хьялма. – Ты еще не собираешься спать?
Хортима передернуло – иногда он уставал настолько, что спал плохо, урывками, и просыпался еще более уставшим, чем ложился. Он обернулся:
– Пока нет.
* * *
Это случилось на севере, на вершинах Айхаютама – как айхи-высокогорники звали Княжий хребет.
Хьялма умирал. Он успел замуровать братьев в Матерь-горе и собрать воедино разбитый войной Халлегат. Он правил еще шесть лет, налаживая жизнь княжества и завершая дела, а затем передал бразды правления в руки веча. На седьмой год Хьялма отправился на север, выше в горы, – как сказал он сам, за помощью знахарей-айхов, и больше не вернулся. Однако воротились его соратники – привезли в Халлегат весть о смерти князя и истлевшие останки, которые спустя время, проведенное в пути, уже никто бы не сумел опознать.
Соратники Хьялмы, не чета его брату, остались ему верны и унесли его тайну с собой в могилу.
– Это не помешало народу придумать множество легенд о моем спасении, – оговорился Хьялма, и Хортим кивнул.
Шаманы айхов дали ему новое тело, драконье. И познакомили с будущей наставницей, Халегикаль: Хьялма произнес слово с едва ощутимым вздохом, легко перебирая звуки. Хортим, хотя и сам давно не был мальчишкой, чуть не зарделся – должно быть, с этим именем была связана особая история.
Халегикаль. Госпожа Кыд-Аян, Матерь оборотней. Первая смертная, надевшая драконью кожу. Женщина из племени айхов, которую нынче почитали как стража между миром живых и миром мертвых. Насмешливая и мудрая, осторожная и бесстрашная, хитрая, как сотня лисиц, и хлесткая, точно кнут. Хортим спросил, как она выглядела, – даже не был уверен, что Хьялма помнит.
Но он помнил. Что у нее была смугло-коричневая кожа, круглое лицо с раскосыми серыми глазами и черные косы до пояса. Что драконом она была намного крупнее его – галечно-багряная, с дымчатыми сизыми разводами на чешуе. А в человеческом теле доставала ему макушкой только до виска.
Халегикаль научила Хьялму всему, что он знал о драконьей жизни: как летать, охотиться и сражаться; как выращивать новую кожу; как менять людское обличье на змеиное, не завися от хода светил. Они были вместе долгие столетия: Хортим никогда не считал себя излишне любопытным, но сейчас ему стало интересно. Кем Халегикаль приходилась Хьялме? Поводырем? Боевой подругой? Хьялма рассказывал о ней так, как не рассказывал больше ни о чем – очень мягко, шипящим шепотом, напоминавшим звук волн, набегающих на берег. Хортим верил сказкам и думал, что сердце Хьялмы до сих пор болело по его княгине, сожженной Сарматом-змеем. Но сейчас понял: боги, сколько прошло времени! Даже страшно подумать.
И все же Хортим вспомнил об айхе Пхубу, которая осталась ждать Хьялму в Длинном доме. Он проникся к ней жалостью. И так и не решился спросить прямо, что связывало Хьялму с Халегикаль – долг ли, необходимость? Или время, выбелившее кости всех, кого они знали и любили? Начал задавать вопрос, но затем смутился, осекся: не его дело.
Но Хьялма ответил, поведя плечом, – спокойный, будто ледяная глыба:
– У нас был сын.
Хортим едва не поперхнулся.
– И он прожил хорошую человеческую жизнь, – продолжал Хьялма. – Умер глубоким стариком, окруженным родными. Его потомки еще правят его племенем – там, где Княжий хребет растворяется, переходя в пики дальних гор. Те горы нашим и в подметки не годятся, и в них живут первородные драконы. Не то что я – Халегикаль бы смотрелась крошечной рядом с ними.
Сармата даже не упомянул.
– Но я это тебе рассказываю для дела, а вовсе не потому, что хочу пуститься в воспоминания. – Хьялма посерьезнел.
Он начал горькую часть истории – нежность, как и любые другие чувства, покинула его голос. Не осталось ни
