символы. Слишком много чертогов. Слишком мало времени.
Если бы он чуть раньше попал в Матерь-гору и раньше поймал Бранку на крючок, она бы вывела его к карте еще пару месяцев назад. Возможно, тогда бы они успели: им нужно изучить четыре стены, потолок и пол. Чудовищно.
Лутый боялся, что сюда наведается Бранка, – она сообщила, что уходит помогать Эльме. Но вдруг она завершит дела и придет его искать, заподозрив неладное? Или наступит майское полнолуние и вернется Сармат-змей, а Рацлава даже не сумеет их предупредить?
Тревог у Лутого было больше, чем чешуйчатых тварей на карте, однако он хлопнул в ладоши, подбадривая Криггу.
– За работу!
Помимо тканей, Кригга принесла еды, чтобы им не пришлось лишний раз покидать комнату; Лутый помог ей донести кувшины с водой и приволок из палат несколько стульев, чтобы, взобравшись один на другой, разглядывать потолок.
Они принялись осматривать карту с разных сторон. Искали до тех пор, пока глаза не начинали гореть от натуги, а пальцы, следящие за узором, не переставали чувствовать чешуйчатую резь.
Лутый не знал, когда заканчивался один день и начинался следующий. Спали они с Криггой, распластавшись на полу в комнате-карте, и возвращались в чертоги только для того, чтобы обновить запасы, умыться и найти свежую одежду.
Приходилось тяжело. Лутый дни напролет рассматривал змей, думал о змеях, и даже снился ему шипящий, перекатывающийся гадючий клубок. Он понимал, что Кригге было не лучше, – поэтому пленные старались подбадривать друг друга и побольше беседовать.
Но в основном говорилось только о поисках.
– Как думаешь, – спрашивала Кригга, рассматривая угол, – чем они обозначили выход?
И между змейками хватало символов: точек, загогулин, мечей. Лутый отшутился, что он бы вырезал большие двери, обвитые цветами и плющом, но на деле решил, что будет последовательным. Сначала – отыскать зал-зацепку, затем – все остальное.
Иначе они захлебнутся, запутавшись в богатстве орнамента.
Когда становилось невмоготу, Лутый закипал и едва не срывался – вдруг они не разгадают обозначения? Вдруг уже пропустили все нужное? Но Кригга оставалась неизменно терпелива. Хоть встревожена и напряжена, однако она ни на что не жаловалась и никогда не выходила из себя.
В мае – вот-вот – ей исполнялось семнадцать лет. Кригга была понимающей и простой, старательной и славной. Она смотрелась чуть ли не солнышком – в платьях бежево-соломенных оттенков, с пушистыми пшеничными волосами; ее черты были грубы, она часто сутулилась и в последнее время много хмурилась. Но Лутый, привыкший собирать детали в единое целое, считал ее донельзя приятной – они быстро подружились. Несмотря на то, что поначалу Кригга отнеслась к нему настороженно – Лутый считал, что так было правильно. Раб из шахт, пусть даже знакомый Рацлавы – мало ли какой одичавший безумец мог оказаться на его месте?
Кригга редко рассказывала о Сармате – покрывалась легким румянцем и отводила глаза. Зато пару раз спрашивала о Бранке – какова она из себя, нравится ли она Лутому? Последний вопрос сочился теплом: Лутый ощутил себя человеком, коварно и бессердечно играющим с чувствами девицы. По сути, так оно и было, но рядом с Криггой Лутому становилось стыдно.
Потом отлегало, стоило вспомнить разговоры с Рацлавой. Лутый хитрил не для того, чтобы польстить своему самолюбию или унизить Бранку, – он хотел выжить. Ученица камнереза была инструментом, который мог бы им помочь, а Рацлава знала, как следовало относиться к инструментам. Даже живым.
Не привязываться. Не стыдиться. Идти к цели.
Звучало гадко, но что Лутому оставалось делать? Пухнуть от голода в рудных норах?
Поэтому Лутый менял тему – и продолжал исследовать пол.
…Он нашел эту змейку, перебираясь на четвереньках от стены к стене. Даже не сразу понял, почему зацепился за нее взглядом: голова змейки была изумрудно-золоченая, а Кригга не рассказывала про изумрудные палаты.
Эту змею отличало лишь то, что она была лишена пласта кожи и верхней части черепа: проглядывала умело вырезанная нижняя челюсть. Лутый смотрел на находку, и догадка виляла у горла – еще чуть-чуть, и ухватит пальцами.
– Кригга, – позвал он, – смотри.
Она выглянула из-за его плеча.
– Видишь?
– Что это? – полюбопытствовала она, но в голосе сквозило разочарование. – Я думала, ты нашел чертог, к которому я могу вывести…
– Я нашел его дружочка, – выдохнул Лутый.
И с наслаждением размял затекшие плечи.
– Змея со срезанной головой, – пояснил он медленно и ласково, точно ребенку. – Палата без крыши.
Лутый чуть не поморщился от удовольствия: разгадал первый символ.
– Изумрудный зал-чаша – похоже, один из многих входов и выходов для дракона.
Кригга опустилась рядом.
– Ты молодец, – робко сказала она и похлопала его по спине. – Но я не уверена, что Матерь-гора откроет мне дорогу к палате, которую я никогда не видела. Если только случайно, а мы не можем рассчитывать на случайности…
– Не можем, – согласился Лутый и повернулся к ней. – Но теперь мы хотя бы знаем, что именно ищем. Такую же змейку, только базальтовую, – уже попроще, верно? Можем не разглядывать каждую, только выбирать серый цвет.
Кригга слабо улыбнулась.
– Да. – И устало вздохнула: – Продолжаем?
Лутый похрустел пальцами.
– Конечно.
Воронья ворожея VII
Когда Совьон приехала в Бычью Падь, был разгар мая.
К городским, окованным железом воротам стекался люд. Совьон решила, что они – беженцы из земель, разоренных войной; с трудом держась в седле, она возвышалась над суматошной толпой, желавшей укрыться за высокими стенами. Пахари и ремесленники, обнищавшие купцы и бродяги, воры и калеки. Согбенные старики и чумазые дети. Суетливые женщины и говорливые мужчины из тех, кого не забрали на войну, – клубок клокотал голосами, прокатывался гулом и норовил просочиться мимо стражников.
Совьон взглянула на небо. Над сторожевыми башнями стягивались тучи – собиралась гроза. Солнечный свет блекло стекал между серыми вихрами: стоял день, но казалось, что дело шло к вечеру, так было хмуро. Даже бычьи головы, чернеющие на знаменах, едва не сливались с зеленым полем. Ветер был не по-весеннему пронизывающий, он бросал в лицо первые холодные дождевые капли. Совьон куталась в плащ, а на ее плече каркал растревоженный ворон.
Конных стражники пропускали охотнее, чем пеших. Совьон рассекла толпу и, пройдя через ворота, углубилась в улочки Внешнего города.
Ей хотелось найти ночлег до того, как начнется гроза. Спину ломило, живот тянуло – она привыкла проводить дни в седле, но дорога до Бычьей Пади лишила ее последних сил, и Совьон чуть не валилась с коня. Раны по-прежнему давали о себе знать, однако Совьон не могла дольше оставаться у Магожи. Гремели битвы, а она была воительницей и всегда считала себя ответственной за судьбу мира немногим
