жалости, ни печали, только ладно выстроенные слова.
– Чем дольше живешь, – чеканил Хьялма, – тем больше у тебя врагов.
И у Халегикаль были враги. Люди, искавшие славы.
– Дракона непросто убить. Но ранить – можно. – Он вертел в пальцах опустевшую чарку. – Если изловчиться и поразить драконью шкуру, то она изломается, повиснет на костях тяжелой ношей. Что сделаешь с одеждой, которая мало того что изодрана и бесполезна, так еще причиняет боль? – Хьялма поставил чарку с громким стуком. – Ты ее сбросишь.
Халегикаль заманили в ловушку. В глубокое ущелье – на его дне сплетались хитро устроенные трубы: ветер, гуляя в них, вылетал звуком, похожим на рык Хьялмы.
– Меня не было с ней рядом, и она решила, что отправляется меня спасать. – Хьялма потер переносицу, словно у него заболела голова. – Видишь, Хортим Горбович. Любовь дорого обошлась Халегикаль. Ее не спасли ни осторожность, ни расчетливый ум.
Хьялма говорил, что не видел, как это произошло. Впоследствии подобрал слухи – на шею Халегикаль уронили исполинское каменное ярмо. Драконья шкура была крепка, но и она не выдержала истязаний – ловушку готовили долго, и враги Халегикаль обзавелись жалящими копьями. Их вонзали в мякоть меж чешуй.
– Они пробили ее кожу. Первородного дракона такие удары, может быть, и не убили бы, но Халегикаль родилась человеком. И когда ее змеиному телу стало невмоготу, она выскользнула в прежнее, людское. – Он поднял на Хортима глаза, по-прежнему сухие и ясные. – Халегикаль предупреждала, что такое случится, если ранят слишком сильно. Даже бранилась, когда я попал в буран и разодрал крылья.
Закатав рукава, он показал толстые рубцы, продольно раскроившие предплечья от запястий до локтей, – их Хортим видел еще в Девятиозерном городе.
– Это и произошло. – Хьялма помолчал. – Стоило Халегикаль стать человеком, как ее зарубили.
Хортим нахмурился.
– А что было потом?
– Ничего. Шаманы похоронили Халегикаль в каменной усыпальнице. Они окружили ее дарами и вырезали обрядовые узоры на ее домовине. Многие поколения айхов приходили к месту, где она лежит, – они приносили ей свои молитвы, пока дорогу к ее усыпальнице не занесло время. Сейчас только я могу ее отыскать.
– Нет, – качнул головой Хортим. – Я не о том. Что с ее убийцами?
Хьялма хмыкнул и отозвался совершенно бесцветно:
– Они от меня не ушли.
Настолько равнодушно и мертво, что Хортиму стало не по себе.
– Итак, Хортим Горбович. – Манера речи сменилась, походя на скучающе-наставническую. – Это важная история, и я хочу, чтобы ты ее запомнил.
Хортим кивнул, хотя так и не понял, что должен был уяснить.
Даже у могущественного существа есть слабое место? Любовь – оружие, которое можно использовать против того, кто любит? Нельзя терять бдительность и ставить себя под удар?
– А теперь, – Хьялма поднялся, опершись о столешницу, – доброй ночи.
Хортиму хотелось спросить еще что-нибудь, но он промолчал.
Повелитель камней и руд III
Вчера Бранка его целовала, а сегодня стояла напротив свирепая и красная, как рак.
Целовала, потому что Лутый превзошел сам себя. Они с Бранкой устраивались в нише, похожей на большую лисью нору, выложенную отростчатым бериллом, и Лутый который день пересказывал ей предания Княжьих гор: про отважных князей и ведьм, что их любили; про хитроумных пастухов и их невест, купеческих дочек. Лутый понимал, что мышление Бранки ограничено, а любовь кажется ей чем-то диким и неизвестным, подобно траве и солнцу.
Он вспоминал, как сравнивал ее с Рацлавой. Недавно Лутый узнал, что Рацлава относилась к любви точно к сырью, основе для песен. Бранка же выросла среди камня и отметала ее за ненадобностью. Любовь нельзя огранить, обтесать и натереть до блеска, превратив в точеную фигурку. Так какой в ней прок?
Однако Бранка была юна, а Лутый – лукав и весел. Он сумел растревожить ее любопытство, нынче зудящее, как комариный укус.
Бранка выглядела лет на шестнадцать, хотя Лутый не знал, сколько она в действительности жила на свете. Бранка говорила, что время в Матерь-горе текло медленнее, чем снаружи, – как бы там ни было, годы ее не тронули. И она не только выглядела, но и вела себя как обыкновенная шестнадцатилетняя девчонка. Надменная, выросшая в уединении, не знавшая людей и мира – и все же обыкновенная, каких Лутый частенько видел в княжегорских деревнях.
Ее лицо становилось удивленно-хорошеньким, когда она слушала его сказки, и важно-сосредоточенным, когда она сама говорила об устройстве Матерь-горы. Это Бранка открыла Лутому, что на древнем языке Котловина называлась Кантту-Тоно, городом под горой, и рассказала, какие палаты скрывались на верхних уровнях и что из себя представляли братья – Сармат-змей и Ярхо-предатель. С особым удовольствием она поделилась с ним историей о первых камнерезах – многие столетия назад, когда дракон еще спал, в Матерь-гору пришли искусные мастера. Они так и остались здесь, чтобы до самой своей смерти творить, восхищаться богатствами этих недр и передавать свои знания поколениям учеников.
Чем больше Лутый рассыпал предания о княжнах и юношах, плененных их красотой, тем скорее Бранка таяла, будто кусочек масла. Правда, однажды Лутый чуть не оступился. Бранка ужасно разозлилась, когда увидела его в новых одеждах – тех, что принесла ему Кригга. Лутый не ожидал вспышки такой силы и побожился, что выбрался в чертоги лишь единственный раз. Совершенно случайно наткнулся на другой ход, – он ведь никак не мог запомнить коридор, что показала ему Бранка! – да и тот уже позабыл. Выудил всего-то ничего из бесчисленных сундуков – что дурного? Слуги немы. Хозяева ушли на войну.
Как бы ни сердилась Бранка, в новом наряде Лутый – даже с рабским ошейником – смотрелся удивительно хорошо, хотя рубаха и была широка в плечах, а сапоги, наоборот, поджимали. Лутый окреп, потому что питался гораздо лучше – он ел и пил в чертогах драконьих жен. К тому же теперь он мог содержать тело в чистоте. Кригга или Рацлава приказывали слугам принести для него воды – Лутый старался не попадаться на глаза суварам, ведь те могли уволочь его к своим собратьям из Котловины, но марлы его видели. К счастью, каменные девы были слишком послушны и печальны, чтобы выгнать незваного гостя.
В конце концов Лутый стал чист, накормлен и красиво одет. Он просто и складно рассказывал истории, от которых трепетало сердце, и улыбался хитроватой улыбкой. Какая неискушенная девица избежала бы участи мухи, приманенной плотоядной росянкой? Лутому нравилось это сравнение, хотя прекрасно понимал, что он – смешливый одноглазый раб – до него еще не дорос. Зато на Лутом неплохо сидели одежды самого Сармата-змея, а это чего-то да стоило.
В тот день он не успел
