получит деньги. Интересно, что городские базарные надзиратели в эти ранние часы, в большинстве случаев, отсутствуют.
Т. Д. Макукит, 25 августа
Грустное впечатление, производят запасные батальоны, – за неимением ружей занимаются с палками, одеты кто в чем попало, и это в 12 верстах от неприятельских позиций!
Т. Шевченко, 27 августа
Да и не победить нам немцев с нашими порядками. Начальство нас называет трусами и изменниками, а само при первом бое удирает в тыл… А в Думе речи только красивые говорить умеют, а работать будет Ванюха да Петруха.
А. Н. Савин, 27 августа
Крах наступил. Ужас оказался много больше, чем я думал. Немец взял Галицию, Варшаву, все царство Польское, Курляндию, все наш крепости, и все идет вперед, а мы почти безостановочно идем назад. Позорная анархия наверху, позорная тупость, позорное взяточничество, которое у некоторых соединяется с предательством. Какие мы варвары и как ужасно будущее! <…> Что же будет, если поднимутся низы? Армия во время войны – великая молчальница; но заговорит ли она или, точнее, наиболее деятельные ее представители после войны, этого не знает никто. И в довершение смуты государь 25 августа отстранил великого князя Николая Николаевича, которому, несмотря на все неудачи, доверяла армия и тыл, и услал его на Кавказ, и сам стал на его место, хотя внушает к себе очень мало доверия. Встает призрак развала, голод дровяной, товарный. <…> Союзники наши воюют плохо. На Балканах мерзость.
М. С. Анисимов, 28 августа
Только что вернувшийся из России его благородие поручик Шидловский рассказывал в селениях остались одни женщины со снопами. Едет женщина пахать-сеять, все женщины. Верхом на лошади сидит женщина, все везде одни женщины. А так же объяснил, что командование принял сам Государь Император Николай Александрович, сухопутными и морскими силами, и много кое-чего нового рассказывал.
А. В. Жиркевич, 31 августа
Люблю, чту моего Царя. Но урок истории учит, что монархам не надо становиться во главе армии, особенно таким, которые не имеют за собой в прошлом боевых заслуг (вроде тех, которые имел Наполеон). Кроме того, в народе укоренилось убеждение, что прикасаемость нынешнего Государя к общенародным событиям приносит всегда несчастие. Такой взгляд перенесен и в армию…
Сентябрь
С. Р. Минцлов, 1 сентября
Встретил сегодня в кинематографе Ивана Яковлевича Кащенко и он тронул меня….
– Все не верю, что вы на войну пойдете! говорил он. – Что же это такое будет, а? А?
– Как что? ответил я: – великого князя уволили, меня призвали – победа теперь обеспечена!
– Вы все шутите!.. А знаете, признаюсь вам, мне жутко. Гляжу вот на небо, на звезды и чувствую – жутко! Жить страшно. Что делается кругом – Боже ты мой?
Жуть эта забирается уже во многих!
А. А. Штукатуров, 3 сентября
Противник открыл по нас артиллерийский огонь тяжелыми и легкими снарядами. Со страшным грохотом рвались вокруг меня «чемоданы», но благодарение Господу Спасителю, ни один снаряд не попал в тот окоп, в котором я сидел, хотя в соседней роте один тяжелый снаряд завалил землей и похоронил целое отделение.
Часа в два дня густые цепи немцев начали спускаться с горки в лощину против нашего фронта. Шли они очень спокойно, мы открыли по ним частую ружейную стрельбу, но в виду того, что заранее не пристрелялись и не определили дистанцию, попаданий было мало. Немного спустя мы пристрелялись и ни один из них не мог идти безнаказано.
В то время, как мы расстреливали атакующую нас пехоту, противник усиленно угощал нас из орудий. Снаряды рвались с ужасающей силой, от грохота болела голова, было темно в глазах, дым застилал все и ежеминутно думалось, что лопнут барабанные перепонки. В нескольких шагах от меня разорвался шестидюймовый снаряд и меня так ударило воздухом, что я думал, что хлынет кровь изо рта и носа, но обошлось благополучно.
Противник залег за горкой шагах в 300 от нас и не показывался. Мы приготовились отразить атаку, но неприятель не шел с фронта, а делал попытки охватить наши фланги. Это тоже ему не удалось.
Противник сильно зашел левым флангом и наша рота несла большой урон от тыльного огня. С наступлением сумерек мы полагали, что вот-вот немцы возобновят атаку, но они не шли вперед.
Н. А. Афиногенов, 3 сентября
Хорошо, как бы не было ни кинематографов, ни граммофонов, ни аэропланов, ни пулеметов, ни потребовалось бы нас, не ухитрились бы люди столько людей убивать в раз. Во сколько раз, лучше бы было, если бы я шел с простой дубинкой.
«Новое время», 4 сентября
Занятия Государственной Думы прерваны с 3 сентября, причем срок возобновления будет назначен не позднее ноября 1915 г.
3. Н. Гиппиус, 4 сентября
Думский блок (ведь он от конституционных-демократов до националистов включительно) получил только свое. На первый же пункт программы (к. – д. пожертвовали «ответственным» министерством, лишь попросили, скромно и неопределенно, «министерство, пользующееся доверием страны») – отказ, а затем Горемыкин привез от царя… роспуск Думы. Приказ еще не был опубликован, когда мы говорили с Керенским о серьезном положении по телефону. Керенский и сказал, что в принципе дело решено. Уверяет, что волнения уже начались. Что получены, вечером, сведения о начавшихся забастовках на всех заводах. Что правительственный акт только и можно назвать безумием. (Не надо думать, что это мы столь свободно говорим по телефону в Петербурге. Нет, мы умеем не только писать, но и разговаривать эзоповским языком.)
– Что же теперь будет? – спрашиваю я под конец.
– А будет… то, что начинается са…
Керенский прав, и я его понимаю: будет анархия. Во всяком случае, нельзя не учитывать яркой возможности неорганизованной революции, вызываемой безумными действиями правительства в ответ на ошибки политиков. <…>
В Петербурге нет дров, мало припасов. Дороги загромождены. Самые страшные и грубые слухи волнуют массы. Атмосфера зараженная, нервная и… беспомощная. Кажется, вопли беженцев висят в воздухе… Всякий день пахнет катастрофой.
– Что же будет? Ведь невыноситель-но! – говорит старый извозчик.
А матрос Ваня Пугачев пожимает плечами:
– Уж где этот малодушный человек (царь), там обязательно несчастье.
«Только вся Расея – от Алексея до Алексея». Это, оказывается, Гришка Распутин убедил Николая взять самому командование. Да, тяжелы, видно, грехи России, ибо горька чаша ее. И далеко не выпита.
