— Пусть отдыхают сегодня разведчики.
— Слушаюсь, — ответил Александр. — Вы свободны, старшина.
Когда Бандура вышел из комнаты, полковник подошел к столу, посмотрел на карту.
— Знаете, куда ушли танки, которые мы искали? — взглянув на Кожина, спросил Владимир Викторович.
— Нет. А разве их нашли?
— Нашли. По данным армейской разведки, они направились вот куда, — указывая точку на карте, ответил Владимир Викторович.
— К Тарасовке?
— Да. Судя по всему, гитлеровцы готовятся нанести удары одновременно в двух направлениях: по правому флангу соседней армии и по нашей дивизии, — и очень возможно, что эти удары они нанесут в ближайшие дни…
Но как ни прозорлив был полковник Полозов, впоследствии оказалось, что ему удалось разгадать только часть замысла немцев; в действительности фон Клюге намеревался нанести удары не в двух, а в нескольких направлениях; по его замыслу, не только дивизия Полозова, а вся армия Громова должна была оказаться в кольце немецких войск. И до начала этого наступления оставались не дни, а считанные часы…
— Особое внимание обратите на танкоопасные направления, — продолжал Полозов. — Где стоит ваша полковая батарея?
— На юго-западной окраине деревни Щукино. Вот здесь, — показал Кожин на карте.
— А как прикрыта деревня со стороны рокадной дороги?
— На самой дороге установлены фугасы. Перед деревней — справа и слева от дороги — заложены противотанковые мины.
— Не густо, — промолвил Полозов, задумался, потом приказал: — Артиллерийский дивизион вы поставьте вот здесь и наглухо закройте дорогу в сторону Кубаревки.
— Какой дивизион, товарищ полковник? — не понял Александр.
— Я снова придаю вам второй дивизион легкоартиллерийского полка. Кстати, командует им ваш друг.
— Старший лейтенант Асланов?!
— Теперь уже капитан Асланов. Два дня назад ему присвоено очередное звание.
Кожин был доволен. Он радовался и дивизиону, и тому, что командует им его лучший друг — Асланов, и что тот тоже получил очередное звание.
— Спасибо, товарищ полковник. А то с артиллерией у нас совсем плохо. Когда же дивизион Асланова прибудет сюда?
— Завтра к ночи. Раньше не сможет. — И Полозов продолжал излагать свои мысли по организации обороны. Закончив, спросил: — Все ясно?
— Ясно. Разрешите распорядиться?
— Действуйте. — И Полозов, распрощавшись, поехал в другой полк.
17
Ночь. Снег, падая большими хлопьями, все толще покрывал подмосковную землю пушистым одеялом.
— Хороший снежок, — с радостью сказал Михаил Карасев Хмелеву, шагая с ним по неширокой дороге.
У Карасева было приподнятое настроение. Причин для этого было немало. Во-первых, он выжил и вот снова вернулся в полк. Правда, в свою роту он не попал — полковой врач не пустил. Сказал, что ему надо малость подкрепиться, а уж потом можно и на передовую. Но не мог же он сидеть сложа руки, когда в полку не хватает людей. Вот и упросил, чтобы его послали в саперную роту, тем более что он хорошо знает подрывное дело. Правда, и на этот раз полковой врач согласился только после того, как командир саперной роты заверил его, что Карасев не будет использоваться на тяжелых работах. Во-вторых, его вчера вечером приняли кандидатом в члены партии. Сам комиссар полка дал ему рекомендацию и даже выступил на бюро, хвалил за то, что хорошо воевал в октябрьских боях.
— Э-эх, в такую пору хорошо у нас в Заволжье, — сказал Карасев. — Возьмешь, бывало, ружьецо, станешь на лыжи и поше-е-ел. Только снег поскрипывает под лыжами… Ты приезжай после войны в наши края, Женя. Увидишь, как мы живем, а понравится, может, и насовсем останешься…
Карасев рассказывал ему о своей стороне, о том, как хорошо жилось ему там, а тот даже не слышал, не вникал в смысл его слов.
Хмелев был в замешательстве. Ему было дано задание «бежать» из-под расстрела, спасти этого мальчишку, чтобы у русских не возникло никакого сомнения в его непогрешимости, вернуться в свой полк и в удобный момент сигнализировать немцам, где самое слабое место в обороне полка Кожина. За двадцать дней пребывания в части он успел узнать, где стоит артиллерия, где стыки между батальонами, какие потери в полку. Ему надо было об этом сообщить Берендту. Сигнализацию установили такую: дорога свободна — две зеленые ракеты; плохо защищенный стык между батальонами — зеленая и желтая; прибыли танки — две красные; огневые позиции артиллерии — красная, зеленая, красная.
Но на месте оказалось, что подавать сигналы даже таким простым путем очень опасно. Евгений никак не мог достать ракетницу с набором ракет. Но если бы он даже и добыл все это, то и тогда, пожалуй, не смог бы осуществить свой замысел. На переднем крае, да и в тылу полка, бдительно следили за всем, что делается вокруг. И Хмелев не рисковал, боялся, что его обнаружат. И в то же время он знал, что если не выполнит задание немцев, то его родителей обязательно расстреляют, да и ему не поздоровится. Берендту, например, ничего не стоит информировать о нем какого-нибудь пленного красноармейца, а потом устроить ему «побег». Возвратившись к своим, этот красноармеец тут же расскажет командованию о том, что в части действует немецкий шпион. И все, конец.
Эти мысли не покидали Хмелева. Особенно тяжелой была первая половина этой ночи. Еще вечером, возвратившись во взвод с минных работ, он тут же, даже не притронувшись к еде, лег на земляные нары и с головой укрылся шинелью. Его трясло как в лихорадке, он никак не мог уснуть. Только к полуночи он забылся тяжелым, беспокойным сном. Через час он вдруг вскочил и, обливаясь холодным потом, ринулся к выходу. Он решил пойти к Кожину и поговорить с ним начистоту.
«Правильно, красноармеец Хмелев. Пойди к командиру и немедленно расскажи все как есть. Иди, не бойся. Он поймёт тебя и оценит твой поступок, и ты навсегда останешься в строю честных сынов своей Родины…» — твердил ему один голос. Но тут же он услышал другой, более настойчивый: «Остановись! Не ходи. Ты погубишь себя. Он не поверит тебе».
И Евгений не решился пойти к командиру. А в четыре часа ночи их с Карасевым подняли с нар и послали на пост. Ах, как не хотелось ему сегодня идти на этот пост! Почему-то особенно сильно ныло сердце, а голова просто разламывалась от боли.
— Что-то ты скучный сегодня, Женя? — снова заговорил Карасев.
— А? Что?
— Не в духе ты что-то, говорю.
— А-а-а… Настроение неважное.
— Вот и я об этом толкую. А может, нам спеть, а? Сразу веселее на душе станет.
— Кто же поет на передовой?
— Какая же это передовая? До нее добрых два километра, а то и больше.
— Перестань.
— Э-эх ты, сухарь-сухаревич! Вот если бы Голубь…
Тот бы понял, поддержал, а ты… — И он тихо запел один своим несильным, простуженным голосом:
Было два друга в нашем полку —Пой песню, пой!..
— Да замолчи ты! — напустился на него Хмелев. — И чего тебя распирает нынче, понять не могу?
— Эх ты, чуда-ак. Меня же в партию приняли вчера. Можешь ты понять это или нет?.. — сказал Карасев и снова затянул песню:
Если один из друзей грустил,Смеялся и пел другой.
Хорошо было шагать Михаилу Карасеву по дороге, покрытой свежим снегом, и хоть несколько минут не думать о немцах, о войне. Так бы вот и шел, и шел он по этой лесной дороге, полной грудью вдыхал свежий, морозный воздух и наслаждался этой тишиной.
Так Карасев со своим напарником дошли до места, приняли дежурство у взрывного аппарата.
Примерно через час после этого немцы выпустили в сторону рокадной дороги несколько снарядов и замолчали.
Начало светать. Карасев тихо переговаривался с Евгением, а сам не спускал глаз с рокадной дороги.
— Что-то больно тихо сегодня… — с неудовольствием вымолвил Михаил. Он не любил тишины на фронте. — Так тихо еще никогда не бывало.
— Даже из автоматов не стреляют, — согласился с ним Хмелев.
— Будто и войны никакой нет.
Прошло еще минут двадцать. И вдруг вдали раздались глухие артиллерийские залпы. Западнее того места, где находился пост Карасева, стали рваться немецкие снаряды.
— Бьют по переднему краю полка…
Но немецкая артиллерия в это утро наносила удар не только по полку Кожина. Весь передний край дивизии Полозова и соседа слева сотрясался от разрывов тяжелых снарядов. Через несколько минут появилась немецкая авиация и стала сбрасывать бомбы.
— Ну, теперь жди атаки, Женя… У них всегда так. Обрабатывают наш передний край снарядами и бомбами, а потом двинут танки и пехоту…
Через полчаса уже ничего невозможно было разобрать. Весь передний край клокотал в огне. Потом снаряды стали рваться в глубине обороны полка.
