простеньких шаловливых духах, живущих в полях и лесах. Немногие стихи
Блока завоевали больше симпатии к нему, чем Болотный попик, таинственный,
проказливый, добродушный, созданный его фантазией, который, на палец
возвышаясь, стоит на кочке
И тихонько молится,
Приподняв свою шляпу,
За стебель, что клонится,
За больную звериную лапу,
И за Римского папу.
Как и большинство символистов, Блок приветствовал революцию 1905
года. Он примкнул к мистическим анархистам. Однажды он даже нес красный
флаг. Поражение революции, наступившее в 1906-1907 гг., усилило его
пессимизм, и чувства безнадежности и уныния овладели его душой. Его поэзия
стала навсегда выражением «роковой пустоты» (о которой он говорит в стихах
1912 года), знакомой многим людям его поколения. Эта «пустота» сродни
андреевской. Разница в том, что Блок гений и человек несоизмеримой
132
культуры – и что он знал состояние мистического блаженства, о котором
Андреев и не подозревал. Бессильное желание возвратиться к Сияющему
Присутствию, откуда он был исключен, и горькая обида на то, как с ним
обошлась «Прекрасная дама», стали сюжетом его «лирических драм»,
написанных в 1906–1907 гг. – Балаганчика и Незнакомки, которые можно
отнести к его самым ранним и самым чарующим шедеврам. Балаганчик –
арлекиниада. Он был поставлен в 1907 г. и шел довольно долго. На тех, кто его
видел, он произвел незабываемое впечатление. В нем много лучшей блоковской
лирики, но по сути своей это сатира, пародия, да и мрачно-богохульная притом.
Это пародия на собственный блоковский мистицизм и сатира на его же надежды
и ожидания. Его друзья – Белый и Сергей Соловьев – восприняли это не только
как оскорбление в свой адрес, но и как оскорбление их общей веры в Софию –
Божественную Премудрость. Это повлекло за собой отдаление от Блока его
московских друзей, и следующий период стал для него временем мрачного
одиночества. Для большинства читателей страшный пессимизм Балаганчика
скрыт за его лирическим очарованием и капризным символизмом. Но по сути
дела это одна из самых мрачных и богохульных пьес, когда-либо и где-либо
написанных поэтом.
Незнакомка – мечтательная, романтическая драма-видение, развивающая
сюжет стихотворения под тем же названием. В ней меньше лирического
очарования, чем в Балаганчике, но в ней проявился блоковский иронический и
гротескный реализм, который только усиливает мистический романтизм
главной темы. Первая сцена разворачивается в кабачке, где влюбленный в
Незнакомку Поэт вступает в разговор с половым, и в конце концов его
выбрасывают на улицу, потому что он слишком пьян. Вторая сцена – пустырь
на краю Петербурга: городовые тащат Поэта, совершенно пьяного. В это время
с неба падает звезда и превращается в ту Незнакомку, о которой мечтает Поэт.
Но он так пьян, что не в состоянии узнать ее, и ее уводит пошлый господин,
который обещает утолить ее жажду земной любовью. Третья сцена – в пошло-
элегантной гостиной. Там находятся Поэт и Звездочет, огорченный внезапным
падением звезды первой величины. Внезапно появляется Незнакомка,
преследующая господина, который увел ее с собой. Поэту кажется, что он
узнает ее – но нет! Неузнанная, она исчезает, и упавшая звезда опять сияет на
зимнем небе. Даже те, кому не по вкусу придется романтизм этой пьесы, оценят
единственные по мастерству прозаические диалоги, искусную структуру первой
и третьей сцены, которые построены параллельно, так что разговоры в
гостиной ежеминутно напоминают зрителю, пугающе и жутко повторяя их,
разговоры в кабачке. С этих пор кабак часто появляется в блоковской поэзии.
Теперь она наполняется вином, женщинами и цыганскими песнями – и все это
на фоне страстного отчаяния и безнадежной тоски о навеки утраченном
видении «Прекрасной дамы». Страстное и безнадежное разочарование – такова
отныне атмосфера поэзии Блока. Только изредка его вырывает из постоянного
уныния вихрь земной страсти. Такой вихрь отразился на цикле Снежная маска;
эта экстатическая, лирическая фуга написана в первые дни 1907 года.
Гений Блока достигает зрелости к 1908 году. Стихи, написанные за
последующие восемь лет, вошли в третий том, который вместе с поэмой
Двенадцать несомненно является самым крупным из того, что было создано
русским поэтом за последние восемьдесят лет. Блок не был человеком
огромного ума или огромной моральной силы. Не был он в сущности и
великим мастером. Искусство его пассивно и непроизвольно. Он скорее
регистратор поэтического опыта, нежели строитель поэтических зданий.
Великим его делает наличие переполняющего его поэтического духа,
133
словно явившегося из иных миров. Он сам описал свой творческий процесс
в одном из замечательнейших своих стихотворений – Художник (1913) как
совершенно пассивное состояние, очень близкое к мистическому экстазу, как
его описывают великие западные (испанские и немецкие) мистики. Экстазу
предшествует состояние тоскливой скуки и прострации; потом приходит
неизъяснимое блаженство от ветра, дующего из иных сфер, которому поэт
отдается безвольно и послушно. Но экстазу мешает «творческий разум»,
который насильно заключает в оковы формы «легкую, добрую птицу
свободную» – птицу вдохновения; и когда произведение искусства готово, то
для поэта оно мертво, и он снова впадает в свое прежнее состояние
опустошенной скуки.
В третьем томе блоковский стиль пульсирует полнее и сильнее, чем в
ранних произведениях. Он напряженнее и полнокровнее. Но, как и в ранних
вещах, он так сильно зависит от тончайших, легчайших особенностей языка,
звука, ассоциаций, что все попытки перевода становятся безнадежными. Самые
чисто лирические стихи можно читать только в подлиннике. Но стихи другой
группы, более иронические и, следовательно, более реалистические, не вполне
непереводимы.
ПЛЯСКИ СМЕРТИ
Как тяжко мертвецу среди людей
Живым и страстным притворяться!
Но надо, надо в общество втираться,
Скрывая для карьеры лязг костей...
Живые спят. Мертвец встает из гроба,
И в банк идет, и в суд идет, в сенат...
Чем ночь белее, тем чернее злоба
И перья торжествующе скрипят.
Мертвец весь день трудится над докладом.
Присутствие кончается. И вот –
Нашептывает он, виляя задом,
Сенатору скабрезный анекдот...
Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязью
Прохожих, и дома, и прочий вздор...
А мертвеца – к другому безобразью
Скрежещущий несет таксомотор.
В зал многолюдный и многоколонный
Спешит мертвец. На нем – изящный фрак.
Его дарят улыбкой благосклонной
Хозяйка – дура и супруг – дурак.
Он изнемог от дня чиновной скуки,
Но лязг костей музыкой заглушен...
Он крепко жмет приятельские руки –
Живым, живым казаться должен он!
Лишь у колонны встретится очами
С подругою – она, как он, мертва.
За их условно-светскими речами
Ты слышишь настоящие слова:
– Усталый друг, мне странно в этом зале.
134
– Усталый друг, могила холодна.
– Уж полночь. – Да, но вы не приглашали
На вальс NN. Она в вас влюблена...
А там – NN уж ищет взором страстным
