возник у калитки Викиной дачи, Фима уже все знала о нем и восхищалась эпиграммами, одна из которых, кстати, больно ранила ее самолюбие, но Фима тогда не была щепетильна и легко пропустила мимо ушей то, что спустя годы не спускала никому. А Вику задело, как это так может быть – ее лучшую подругу в ее собственном доме полощет заезжий гений, и она ему это все высказала. Все завершилось страшной обидой гения, у него дрожал подбородок, и Фима пошла с ним к станции просто проводить, а на самом деле провела с ним около десяти лет в страшных ссорах и безумных обидах, перемежаемых сценами ревности и бурными примирениями. Каждый вечер в виде сублимации Фима рисовала портрет ненавистного супруга – один лучше другого. Можно было организовать выставку – семейная жизнь деятелей искусства: на каждую картину гений выплескивал струйку яда в виде краткой эпитафии – и они уходили в народ жить своей жизнью.
Наверное, именно это расшатало нервную систему семейной пары, они даже пытались совершить совместный суицид, приурочив его к очередной годовщине совместной жизни. Но каждый раз что-то мешало.
В последний раз Фима влюбилась – именно в этот день и весьма непредсказуемо – в молодого безусого красавца Кондрата, а гению удалось завершить задуманное.
На могиле Лифшица Фима была безутешна и даже постаралась немного закопаться с ним в землю. Суковатая крепкой рукой выдернула подругу за волосы, и слегка дала по шее: это была спасительная идея – Фиме сразу захотелось нарисовать свой поступок, она поспешила в мастерскую.
Там уже сидел Кондрат: мягкий, нежный, восхищенный, – она передумала и стала рисовать Кондрата, а потом сбоку пририсовала к нему себя: маленькую слабую, нуждающуюся в крепкой мужской руке. Пока писала, заливалась слезами над своей мизерностью в этом страшном мире преуспевающих и богатых.
* * *
Раздался звонок в дверь. Кондрата куда-то черт унес, наверное, снег чистить. Фима доковыляла к двери и бездумно распахнула. На пороге стояла Суковатая и зловеще ухмылялась.
На самом деле она улыбалась вполне приветливо да еще держала в руках подарок – только что вышедшую в свет книгу.
Фима пошатнулась, но устояла и неприятным голосом сказала:
– Здравствуйте, вам кого?
Вика не удивилась, она прекрасно знала причуды своей подруги.
– А ты как думаешь?
– Я думаю, что вы заблудились.
Ах если бы она так сказала! На самом деле Фима подслеповато вгляделась в визитершу и дрожащим голосом сказала:
– Я ключ потеряла.
Вика обняла подругу и сдуру сказала:
– Я тебе книгу принесла, только что вышла, видишь – «Подруга детства» – это ты. Видишь надпись: «Посвящается ЕЧ». Это ты – ЕЧ, поняла, Чекмарёва?
– Прости, я плохо себя чувствую.
И Фима ушла в туалет.
Суковатая постояла в нерешительности, потом положила книгу на тумбочку и аккуратно закрыла за собой входную дверь. По дорожке шел к дому Кондрат с лопатой. При виде Вики он остановился.
– Привет, дорогой, – сказала писательница, забыв, как его зовут.
Кондрат остановился и твердо произнес:
– Я вас очень прошу, не приближайтесь никогда к нашему дому. Я должен оберегать свою жену. У нее инсульт может быть.
– Я не поняла, – пролепетала Вика, – от чего оберегать? Что я сделала?
– Я повторять не буду.
И Кондрат хмуро ушел в дом.
* * *
Суковатая обиженно пошла к себе, по дороге вспоминая множество нанесенных Фимой обид, но они всегда рассасывались со временем. Но тут было как-то особенно несправедливо – Вика несла ей свою книгу как дар счастья, который ее подруга должна была немедленно получить. Она полагала, что Фимка будет читать и даже вслух Кондрату, который по причине младенческого возраста и далекой от их круга профессии – кстати, а кем он работает? – короче, эти намеки на разные тонкости и детали их общего детства Фиминому мужу были неинтересны. Но Вика рассчитывала на Фимкин талант понимать смешное и заразить этим смешным других. Еще в самолете она придумала веселую надпись на титульном листе и ожидала благодарности и восхищения.
Вика была бездетная, как и Фимка, работа заменяла им обеим многое, Вике даже мужа. За два года в Лондоне она так стосковалась по злому Фимкиному языку, по метким характеристикам общих знакомых, по ядовитым репликам в сторону теленовостей… и вот такой облом.
– Она, наверное, просто больна или… этот Кондрат, всё от него.
Кстати, обе недолюбливали друг друга – Вика считала, что юнец не стоит ногтя ее гениальной подруги, а тот принимал Суковатую как чуждый элемент в их ладной дружной жизни с Чекмарёвой, – и на фиг она нужна, если именно после этой проклятой статьи в гламурном журнале у его Фимочки начались приступы цистита и бессонница.
Про журнал Суковатая не знала, в Лондоне его не продавали, и от неопределенности обида становилась еще ужаснее. Захотелось мстить или выяснять отношения. А как выяснять, если на пороге стоял Кондрат с лопатой?
Вот так начинаются войны.
Певица Роксана стала психологом после окончания своей певческой карьеры. Закончила психфак, освоила приемы использования пения для нервных несчастных женщин – это оказалось спасительным способом выводить из депрессии одиноких, брошенных, больных, никому не нужных теток, озлобленных от беспросветности и безнадежности.
Даже если просто напевать «а-а-а» в ритме обычной колыбельной, как бы укачивая самое себя, уже это бесхитростное мычание способно спасти от самоубийства. А если освоить вокал, а если научить совершенствовать свой голос не только для разработки легких, а и ради приобщения к высокому искусству – у человека может возникнуть стимул продолжать борьбу за жизнь во имя прекрасного.
У самой Роксаны было много проблем. «Врачу, исцелися сам!» – ей не подходило. Порой она сама была готова идти к психологу, но сдерживало самолюбие: на что она годна, если не может с собой справиться. И она решила продолжить помогать Фиме.
Они много разговаривали – Фима набрасывала Роксанин портрет и рассказывала свою жизнь. Интересно рассказывала, образно, может, и привирала, но кто ж не привирает, вспоминая свою историю.
– И ты понимаешь, – говорила она, – полный провал в самый творческий кусок жизни. Да не кусок, а гигантский период, когда были силы, здоровье, но не было желания. Я ненавидела пустой холст. Я даже один раз его сожгла. Поднесла спичку и смотрела, как горит. Сначала полетели горелые куски вверх, а потом стали падать на ноги. Тогда испугалась, что дом сгорит.
Потом пошли серые дни, они назывались «жизнь без искусства».
Роксана листала Викину книжку. Фиме это не понравилось, но отвлекаться не хотелось. И она продолжила писать.
– Но здесь ни слова о вас, – удивилась певица-психолог.
– Это тоже неприятно, – заметила Фима, – я была заметной фигурой в нашей компании. Вы там почитайте третью главу – это чистый пасквиль. Каждое слово врет.
– А откуда у вас эта книга?
– Неважно. Допустим, Кондрат купил за бешеные деньги. Нет, больно
