Она в своих хорошеньких городских ботиночках перешагивала через еще совсем живые полнокровные ветки и сетовала, что такое молодое еще дерево погибло. А какие шишки золотились, особенно на верхушке, – это были источники будущих лесов, которых уже не будет.
Не просто было перебраться через сломанный забор, но Роксана, чувствуя себя путешественницей во времени, одолевала каждый участок ежегодного прироста и думала: эта видела Твардовского, эта – Блока, эта – Гоголя, эта – Пушкина, потом двинулась в сторону истока – комеля, который городился чудовищной глыбой вдали. Это, очевидно, должен был быть Мафусаил.
Идти становилось все труднее. Пересекая участок, Роксана порадовалась, что упавший великан миновал милую дачку, почти скрывшуюся в живой зелени, по-новогоднему радостной на белом снегу.
На полпути ее взгляд зацепился за ярко-красный лоскут, придавленный сверху. Он диссонировал.
Она пробралась поближе, развела руками колкие препятствия и увидела страшное: в красной куртке был человек. Он лежал ничком, прижавшись к земле и уже осыпанный снежным саваном.
Роксана испугалась, потом приблизилась и спросила:
– Вам плохо?
Человек не отвечал. Роксана решила подойти к маленькой дачке, – дорожка была вычищена, – и постучала в окно.
На первый стук никто не отозвался, но Роксана продолжала стучать. Наконец за стеклом появилось испуганное немолодое личико. Женщина разводила руками, показывая, что никого нет дома. Из окна доносился запредельно громкий звук телевизора.
Роксана продолжала стучать.
– Она не откроет, боится, – раздался за ее спиной резкий голос Фимы, – это Зиночка и Павлик – их всегда так звали. Они всего боялись. Теперь осталась одна Зиночка.
Фима была в домашних тапочках и мужниной куртке.
По протоптанной Роксаной тропе уже шел Кондрат с мобильным телефоном, вызывал непонятно кого: скорую, милицию, МЧС?
Фима подошла к окошку и рявкнула оглушительно:
– Зинка! Это я! Открой быстро!
Телевизор замолк, и в окне опять появилось кукольное старушечье личико. Увидев Фиму, оно просияло.
И моментально открылась входная дверь.
– Беда, Зиночка, – сказала Фима, – беда!
…На похоронах Павлика Роксана увидела Суковатую. Фима не пришла – она была из той породы людей, которые никогда не ходят на похороны, считая, что и своих достаточно. Роксана подошла к Виктории Ароновне и протянула книжку. Та механически подписала. Потом подняла глаза и спросила:
– А вы кто? Я вас знаю?
– Я психолог, работаю с Чекмарёвой по поводу как раз этой книги.
– О боже, это так серьезно? Психолог? Фимка совсем чекнулась?
– Меня пригласил Кондрат Федорович. Она в депрессии. Я хотела с вами поговорить, но не здесь.
– Заходите, когда будете.
И Суковатая потеряла к Роксане интерес.
* * *
Сама психолог была настойчива и перед очередной встречей с Фимой зашла к Вике и сразу с вопросом:
– Что у вас произошло с Ефимией?
– Она чебурахнулась. Простите, я жду звонка.
– Но вы же близкие подруги. У вас же книга… это же…
– Слышите, мне звонят.
Никто не звонил. Даже птицы примолкли.
Писательница не имела ни малейшего желания ни с кем обсуждать этот абсурд. Лучше она напишет об этом. И тут у нее в голове зазвучали строчки и двинулись бегущей строкой в поисках немедленной фиксации. Суковатая оглянулась в поисках чего-нибудь подходящего. Роксана продолжала что-то выяснять, просить и даже протягивала листок нотной бумаги с записью своего телефона. Писательница схватила листок и побежала в глубь дома.
Роксана восприняла интерес к номеру телефона как позитивный знак и похвалила себя за настойчивость. Так и должен поступать настоящий психолог – доводить все до конца.
Довольная собой, она побрела к Фиминому дому мимо упавшего дерева. Его не убрали, но распилили на большие куски. Они так и лежали, как разрубленный в сказке Змей Горыныч. Домик стариков казался безжизненным.
Кондрат заводил машину и удивился появлению Роксаны со стороны другого участка. Он замельтешил, попробовал что-то объяснить, о чем-то предупредить. Роксана не слушала и привычно поднялась на крыльцо.
В доме был слышен смех. Смеялась Фима, ей вторил более высокий женский голос. Это была Зиночка. При появлении психолога обе замолчали. Фима неприязненно сказала:
– Предупреждать надо, сегодня такая погода. Кондрат мог встретить на станции.
У нее шел творческий процесс, она рисовала Зиночку.
Собственно, Роксане было нечего сказать. Она видела, что жизнь налаживается и у Фимы появился новый кумир. Посидев для приличия, она откланялась.
Кондрат с машиной исчез, и Роксана пошла на станцию пешком. Воздух резко запах весной. Суетились птицы, прилетевшие на теплое время года. По лесу шныряли закладчики. Это относительно новое явление в подмосковных лесах. Раньше это называлось «охота на лис», теперь – вульгарный поиск спрятанного наркотика с помощью телефонного навигатора. Тоже весенний признак.
Роксане захотелось петь, и она запела Шуберта. Сначала тихо, а потом громче и громче. А потом как выдала фиоритуру, и неожиданно ее подхватили птицы – и в такой правильной тональности и так весело, что Роксане показалось – жизнь и вправду налаживается, а к лету станет просто сплошным счастьем.
Имя Роза
В аэропорту Берлингтона Розу ждала машина. В Вермонте она никогда не бывала и удивлялась чистоте пейзажа без рекламных щитов по дороге и мягким очертаниям лесистых гор. Справа у дороги стоял немолодой верблюд и смотрел на бегущий мимо поток машин.
Она была в бабушку – авантюристка. Бабушку после войны вывезли в Америку совсем ребенком. Но с молоком матери она впитала память о русском языке. Потом забыла. Перед смертью вдруг заговорила по-русски, ее никто не понимал в старческом доме.
Когда Роза приехала с ней прощаться, бабушка протянула ей свою пергаментную руку. Она говорила и говорила что-то непонятное, гладила внучку и о чем-то просила, буквально умоляла. Роза силилась ее понять, но английский язык совсем выветрился из головы старой дамы. Пришлось просто кивнуть и дать согласие на что-то совсем непонятное.
После ее смерти Роза нашла завещание, никем не заверенное, совершенно неофициальное, написанное от руки и по-русски. Просто мятая бумажонка.
Роза поехала на Брайтон-Бич поговорить с местными. Зашла в кафе, заказала эспрессо с пирожным, расплачиваясь, протянула официантке лист бумаги. Та быстро пробежала и спросила:
– А кто это написал?
– Моя бабушка. Что там написано?
– Она просит выучить язык за лето и осенью сдать экзамен. Потом связаться с ее… как это перевести… душеприказчиком… и получить завещанные деньги.
Роза вспомнила бабушкину бедность, старческий дом и усмехнулась. Но все же спросила:
– How many?[2]
– Мне бы такую бабушку, – ответила официантка. И назвала сумму, прописанную не цифрами, а кириллицей.
Роза онемела, потом спросила:
– Какое сегодня число?
– Двадцатое мая.
* * *
И вот Роза едет в Вермонт в знаменитую на всю Америку русскую школу, которая, кстати, стоит совсем немало. Пришлось все взять в долг. Но американцам не привыкать жить в долг.
В интернете она кое-что узнала об этой программе и подумала: легкие деньги приятно получить. Ей все давалось легко. Испанский, французский, немецкий. Ну добавится русский. В ее профессии пиарщицы пригодится. Хотя если она получит наследство, на фиг это
