к жене психолога. Хорошенькая такая, Роксана, немолодая, по профессии певица, но, очевидно, и твой срок, певица, закончился. Пришлось заниматься такими старыми дурами с навязчивыми маниями: то ей мерещится, что за ней следят, когда она идет в душ, – приходится законопачивать каждую щелку, чтобы эти, как их… папарацци, не углядели; то принюхивается к кофе – ядом пахнет.
– Каким ядом? – кротко спрашивает Кондрат.
– Стрихнином… Нет, кураре, более определенный запах.
– А откуда ты это взяла?
– Яд? Не знаю, прочитала у Майн Рида. Нет, у Стивена Кинга.
Певица-психолог внимательно выслушала этот диалог и попросила Кондрата встать за креслом пациентки. Кондрат встал. Потом психолог объяснила, что будет задавать вопросы, а отвечать будет Кондрат, как будто переводчик. А пациентка пусть помалкивает.
Кондрат встал за ее спиной, и от него сразу подуло.
– Котинька, – спросила она, – ты что, форточку открыл?
– Нет.
– А почему от тебя дует?
– Так, – прервала их психолог, – я буду задавать вопросы. Первый вопрос – вы хороший человек?
– Говно полное, – быстро ответила она, не дав Кондрату даже рта раскрыть.
– Вы не поняли. Я задаю вопрос, а отвечает ваш муж, а вы молчите. Готовы?
– Я молчу.
– Вопрос такой: что вы хотели бы поменять в вашей жизни?
– Мужа, – ответила она и зажала рот рукой.
– А давайте наоборот. Кондрат, простите, не знаю вашего отчества…
– Федорович, – сказали оба хором.
– Кондрат Федорович сядет и будет молчать, а вы будете переводчиком.
Устроились, заняли новые места. Роксана задала вопрос:
– Вы любите свою жену?
Она немного помедлила, прикидывая, какую роль она сейчас играет, потом ответила:
– Очень.
– У нее есть недостатки?
– О да, нетерпимая, вечно надутая, язык кошмар – никогда не думает, что несет.
Кондрат вцепился в подлокотники побелевшими пальцами и молчал, как ему было велено.
– У вашей жены есть враги?
– Ну это просто – имя им… – Она запнулась и кротко ответила: – Ни одного. Ее все любят.
– Она хороший художник?
Кондрат негромко крякнул.
– Очень хороший. Я, правда, не смотрю ее картины и не посещаю вернисажи. Я никуда с ней не хожу, чтобы не раздражать.
– Ну неправда, ну что ты врешь, – закричал Кондрат, – а Черногория, а Мальта, а Сестрорецк?
Роксана остановила жестом сеанс. Помолчала.
– Какие у вас проблемы? – обратилась она к Кондрату.
– У меня нет проблем, – буркнул тот, проклиная тот момент, когда он согласился показать жену психологу.
– А у вас, – обратилась она к ней, – вы же не просто так обратились ко мне.
– Я не могу переступить…
– Через что?
– Через себя. Ну например, моя лучшая подруга, ну самая-самая…
Помолчала. Все молчали.
– И что? – напомнила психолог.
– Она меня убила.
– Но вы живы.
– Морально нет.
– Что она про вас написала?
– Я не могу произнести. Это слишком страшно. Котинька, проверь, откуда-то очень сильно дует.
Кондрат пошел проверять, откуда идет холод.
– Знаете что, – сказала она, – дайте мне просто хорошее лекарство, чтобы я спала, чтобы я не думала об этом страшном предательстве, чтобы я стала как прежде – веселой, доброй, красивой. И молодой.
Кондрат вернулся и сказал, что была распахнута входная дверь. У нее это вызвало шок – зима, снег, холод, кто-то вошел, и кто?
Роксана думала, как бы ухитриться не навредить по Гиппократу и помочь по-человечески.
– Понимаете, – сказала она, – ведь люди не видят себя со стороны.
– Я прекрасно вижу. Это моя особенность.
– И особенно их оскорбляет мнение, не совпадающее с их собственным.
– Все равно дует, ты, наверное, плохо закрыл.
Кондрат удалился на проверку.
– А ваша обидчица, где она живет?
– Слава богу, в Англии, хотя ее дом я вижу из своего окна. Ну местный дом. Он пустой.
– Покажите мне.
– Да ради бога. Видите, вон там, за деревьями, маленькая дачка, там Зиночка и Павлик живут – ну это просто очень милые старички, а дальше – отсюда не видно, лучше с крыльца, – так вот именно там она и живет. Но сейчас в Англии.
– Я вижу балкон, это ее?
– Вы не можете его видеть. Ах да, вы выше меня ростом. Вы занимаетесь баскетболом?
Фима не без усилий вскарабкалась на стул. К ней уже спешил Кондрат с протянутыми руками:
– Осторожно, шейка бедра!
– Вот теперь вижу. Он уже несколько лет стоит пустой. А у Зиночки и Павлика всегда свет горит, им вместе лет сто пятьдесят, они чу́дные-чу́дные, простые пенсионеры.
– Я вижу, но дальше дом с балконом, там тоже горит свет.
– Не может быть. Это аберрация зрения. А зачем вам нужен ее дом?
– Я хочу с ней поговорить.
– Глупости, почитайте лучше ее пасквиль. Хотите я вам дам?
– Нет.
– Ну и не надо, просто поверьте, что после этого можно вызывать на дуэль. Вас вызывали когда-нибудь на дуэль? А сами?
Роксана соображала, как выкрутиться из неприятной ситуации и не потерять лицо. И вообще скорее уйти.
– Знаете что, есть легкие успокоительные средства…
– Мне не надо легкие, мне тяжелые…
Она все еще стояла на стуле и вглядывалась вдаль. Кондрат стоял, растопырив руки, чтобы успеть ее подхватить, когда пошатнется.
На балконе вдруг появилось небольшое облачко в норковой шубке. Она пошатнулась и упала на руки мужа. Психолог тоже протянула руки.
– Она вернулась, – трагическим голосом произнесла она, – она вернулась за моей смертью.
Кондрат собрался проводить Роксану к станции на машине. В руках Кондрата был пресловутый гламурный журнал, буквально вырванный из рук жены.
– Вы только верните. А то мне не сдобровать.
– У вашей жены могучая фантазия, ей бы самой романы писать. Предложите ей, вас она послушает.
Кондрат вел машину, соображая объем проблем, рухнувших на его бедную голову: уборка снега, закупка продуктов и готовка, шоферские обязанности, максимальное ограждение жены от внимания прессы, уколы два раза в день и еще эта проблема, перед которой он пасовал.
И психолог не помог.
* * *
Ее звали Ефимия Чекмарёва. В молодости была признана. К ней в коммуналку приходили даже иностранцы и покупали ее прелестные картины, снабжая ее с мамой неплохим прожиточным минимумом. Именно из-за некоей удачливости она игнорировала разные подпольные группировки и абсолютно выпала из обоймы и промухала Бульдозерную выставку. Потом грызла локти. Там взошли такие имена – одна Назаренко чего стоит, и она могла бы, но разругалась с организатором, послала очень далеко знаменитого искусствоведа, который к ней хорошо относился, короче, дура.
А как засияли имена растоптанных и уничтоженных, сколько денег посыпалось на них от частных коллекционеров – Комар, Маламид, Брускин… А кто такая Чекмарёва – так и осталась она в тени.
– Фимка, – говорила ей лучшая подруга, – давай приведу Кастаки, покажи ему свои запасники.
– Посодют, – тоскливо отвечала Фима.
– Но ты же продавала свои этюды?! И что? Не сидишь.
– Времена другие.
А потом Фимина мама умерла, и Вика буквально силой перетащила Фиму на свою дачу. А потом через милейших соседей – пожилых Павлика и Зиночку – нашла ей неподалеку хороший дом.
Там было очень весело и подруга начала рисовать – ее рукой будто водил ангел-хранитель: так все ловко получалось: наброски, этюды, акварельки, гуашь…
Но на дне рождения Суковатой появился гений – слава бежала перед ним, опережая дня на два, поэтому, когда Лифшиц
