– “The Fall of the House of Usher”,[100] — торжественно объявил контрразведчик (Гальтон не понял, о чем это он). — Полный газ! Ходу!
В едущем на кладбище катафалке
, и то, наверное, было бы оживленней, чем в длинном черном автомобиле, несшемся по улицам ночной Москвы.
Впереди сидели двое: какой-то человек в кителе и фуражке, ни разу не обернувшийся, и, за рулем, Витек, который, сбросив маску разбитного шоферюги, сделался совершенно другим человеком. Не трепал языком, не вертелся, в зеркале отражались сурово прищуренные глаза. На двух промежуточных откидных сиденьях пристроились Октябрьский и Норд. Первого тоже будто подменили. То беспрестанно балагурил и скалил зубы, а теперь сидел с холодным, непроницаемым лицом. Его визави тоже не был расположен к веселью — с каждой секундой доктору становилось все тревожней. Ну а заднее сиденье вообще походило на реанимационное отделение. Там мычал ушибленный биохимик и беспрестанно икала травмированная электротоком княжна.
По встречной полосе на бешеной скорости просвистели одна за другой несколько машин.
— Это Картусов, шеф, — нарушил молчание Витек. — Его «паккард». И охрана.
— Без тебя вижу. Гони.
Снова наступила тишина.
Положение, в котором очутились члены экспедиции, было катастрофическим. Еще тошней делалось от сознания собственной дурости. После уничтожения Громова и его лаборатории американцы превратились для «пруссаков» из полезных союзников в опасных свидетелей. Как можно было этого не сообразить! События развивались чересчур быстро, требовали слишком полной отдачи всех умственных сил. У Гальтона не было времени просчитать игру не на два, а на три хода вперед. Он думал только об успехе миссии. Теперь придется расплачиваться за недальновидность.
Норд ощущал абсолютную беспомощность. Он был безоружен, один против троих. Даже хуже. Если б один, можно было бы попробовать на ходу выброситься из машины. Но Зоя, но Айзенкопф!
А что если выкинуть из машины контрразведчика? Октябрьский сидел у противоположной дверцы, полуотвернувшись. «Чувствует себя хозяином положения», зло подумалось Норду.
Двинуть кулаком в висок, вышвырнуть наружу. Водитель резко ударит по тормозам, все слетят со своих мест. Возможно, кто-то из противников будет оглушен ударом о ветровое стекло. В любом случае, возникнет куча-мала, в которой у Гальтона окажется преимущество, потому что он находится сзади и будет готов к заварухе.
А что потом?
Черт его знает. Шансы на успех минимальны, но лучше уж так, чем погибнуть без сопротивления!
Доктор примерился к расстоянию, отделявшему его от Октябрьского. И вдруг заколебался.
Что если русский вовсе не собирается их убивать? Оправдана ли будет немотивированная агрессия?
Не зная, какое принять решение, Норд оглянулся на коллег — и зажмурился от яркого света. Из-за угла выехал автомобиль, светя фарами. За ним второй. Обе машины пристроились сзади.
Витек сообщил:
— Шеф, наши подключились.
— Угу, — меланхолично промычал Октябрьский.
Ну вот и всё. Момент упущен. Теперь нет и минимального шанса.
Может быть, арестуют?
Исключено.
Прикончат — и концы в воду.
Стоило Гальтону мысленно произнести эти слова, как впереди заблестела черная маслянистая лента. Автомобиль свернул на набережную довольно широкой реки и почти сразу же съехал вниз, к самой воде.
Остальные две машины остановились слева и справа. На бортах у них белели шашечки — по виду обычные таксомоторы.
Октябрьский смотрел на доктора в упор. Дело шло к финалу.
— По-грамотному, конечно, следовало бы вас, граждане американцы, прикончить, — со вздохом сказал русский. — Но, как у нас говорят, слово есть слово. Катитесь к чертям собачьим. На той стороне Москвы-реки, за мостом, Брянский вокзал. Вот вам билеты до Львова, это первый заграничный город.
Не веря своим ушам, Гальтон взял конверт и зачем-то заглянул в него. Действительно, три картонки.
— Держите документы, они вам понадобятся на границе. Вы теперь Прокоп Абрамович Колупайло, сотрудник Внешторга. Наша доблестная Электра — пани Агнешка-Катаржина Косятко, польскоподданная. Китайский паспорт подготовить не успели, придется дедушке Сяо Линю временно стать монголом. Он у нас большой начальник, член Народного Хурала[101] товарищ Гомножардав, следует транзитом в Европу.
Все эти несусветные имена Октябрьский выговаривал с явным удовольствием, особенно последнее.
— Эй, гость из братской Монголии, вы на ногах-то держитесь? Пройдитесь-ка.
Курт с трудом вылез из машины, сделал несколько шагов, закачался.
— Хреновато. Витек, поможешь Гомножардаву погрузиться в вагон. Выпил с другом из социалистической Монголии, проводил — нормально. Отваливайте!
— Слушаюсь!
Витек взял Айзенкопфа под локоть, усадил в одно из такси, и машина отъехала.
— Следующее авто ваше, мистер Норд. А я доставлю даму. Изображу мужа, который провожает на поезд любимую супругу.
Зоя уже не икала и почти перестала дрожать. Голос ее, во всяком случае, звучал твердо:
— Благодарю, но пани Косятко современная женщина и привыкла обходиться без провожатых. Кроме того, если я польскоподданная, мне ни к чему подъезжать к вокзалу на длинной черной машине официального вида. Лучше доеду на такси.
Она вышла, не оглядываясь. Второй таксомотор тоже отъехал.
— Сильная женщина, — мечтательно произнес Октябрьский. — И очень красивая. Настоящая русская порода. Вы уж берегите ее, мистер Норд… Люсин, а ну продемонстрируй класс вождения.
— Слушаюсь, шеф.
Человек, за все время так ни разу и не обернувшийся, пересел к рулю. Машина поднялась из приречной черноты на темную набережную и поехала через скудно освещенный мост к сияющему огнями вокзалу. Этот маршрут показался уже распрощавшемуся с жизнью доктору символическим возвращением из мрака небытия.
На прощанье Октябрьский сказал вот что:
— Выметайтесь из моей страны. И упаси вас американский бог задержаться в Советском Союзе. Тогда искать вас будет не только Картусов, но и я. И уж кто-нибудь из нас наверняка найдет. При этом я, сами понимаете, не заинтересован брать вас живьем. С другой стороны, лучше уж будет угодить ко мне, чем к Янчику. Он на вас страшно сердит, а этот интеллигент, если ему прищемить хвост, превращается в настоящего садиста.
Помолчав, чтобы Гальтон как следует проникся сказанным, поразительный контрразведчик другим тоном, почти по-приятельски заметил:
— Норд, вот мы с вами оба классические вожаки стаи, самцы-лидеры. Но, скажите, случается ли вам, как мне, ощущать внутри себя нечто чрезвычайно женское? Уверен, что случается. Это иррациональный, но очень важный для выживания инстинкт. Он называется «предчувствие». Так вот, мое внутреннее дамское предчувствие говорит мне, что мы с вами обязательно еще встретимся. Пожелаем же друг другу, чтоб это случилось не в ситуации лобового столкновения. Я понятно выразился?
— Понятно.
— Ну, тогда пока.
Одинаково, по-бычьи склонив бритые головы, они пожали друг другу руку.
* * *
Очевидно для конспирации, билеты были в один вагон, но в разные купе. Соседями Гальтона оказались жизнерадостные молодожены и какой-то командировочный из Киева, тоже молодой и веселый. В СССР все старые и грустные, видимо, прятались по домам.
С Зоей тоже ехали три попутчика. Зато Айзенкопфу как члену Народного Хурала полагалось персональное купе. Там члены экспедиции и собрались.
Курт извлек из недр своего «универсального конструктора» аптечку, сделал себе какой-то укол и сразу же уснул, пообещав, что проснется совершенно здоровым и полным сил. Вмятина у него на лбу противоестественно порозовела и приняла форму сердечка, из-за чего княжна нарекла ее «поцелуем Ильича».
Зоя уже полностью оправилась от электрического шока. Они с Нордом сидели рядом, касаясь друг друга плечами, и тихонько, чтоб не разбудить биохимика, разговаривали. Тем для обсуждения хватало.
Итак, задание Ротвеллера выполнено. «Сыворотку гениальности» добыть не удалось, но это, строго говоря, и не входило в перечень обозначенных целей.
Громов уничтожен? Да.
Будут ли большевики вынуждены прекратить работы по экстракции сыворотки? Безусловно.
А все же Норд был не удовлетворен.
Ему не давали покоя два эликсира, упомянутые покойным директором: Эликсир Власти и Эликсир Бессмертия. То, что эти таинственные препараты действительно существуют, представлялось несомненным. Во всяком случае, Громов безусловно в них верил, а он не был похож на романтика и фантазера.
Недоразгаданная тайна папки с ответами томила Гальтону душу. У доктора было мучительное ощущение, что скорый поезд уносит его прочь не от чужого города с лягушачьим названием, а от величайшего открытия, о котором всякий ученый может лишь мечтать…
