class="p1">Человек молча сидел рядом со мной. Его профиль – острый нос, высокие скулы – четко вырисовывался на фоне яркого полуденного света. Мы ехали в Асунсьон с южной границы в автобусе на 20 мест, в который каким-то чудом поместилось 50 пассажиров. Через несколько часов мы остановились. Мы сели на открытой веранде в тени дерева с мясистыми листьями. Перед нами раскинулась ослепительно-яркая картина необъятной, безлюдной, нетронутой красной земли: от горизонта до горизонта ничто не нарушало прозрачность парагвайского воздуха. Мы закурили. Мой попутчик, крестьянин, говорящий на гуарани, произнес несколько печальных слов по-испански. «Мы, парагвайцы, бедные, и нас мало», – сказал он мне. Он объяснил, что ездил в Энкарнасьон искать работу, но не нашел. Едва удалось собрать немного денег на обратный билет. Несколько лет назад, будучи молодым, он попытал счастья в Буэнос-Айресе и на юге Бразилии. Теперь начинался сезон сбора хлопка, и многие парагвайские рабочие, как и каждый год, отправлялись в аргентинские земли. «Мне уже 63 года. Тяжело в толпе людей. Сердце не выдерживает».
За последние 20 лет полмиллиона парагвайцев навсегда покинули родину. Стремясь убежать от нищеты, жители уезжают из страны, которая еще век назад была самой развитой в Южной Америке. Сегодня население Парагвая лишь вдвое превышает численность, которую страна имела тогда, и наряду с Боливией является одной из двух самых бедных и отсталых стран Южной Америки. Парагвайцы страдают от наследия истребительной войны, которая вошла в историю Латинской Америки как самая печально известная глава. Она известна как война Тройственного союза, или Парагвайская война (1864–1870). Бразилия, Аргентина и Уругвай уничтожили население Парагвая. Не оставили камня на камне и истребили почти всех мужчин. Хотя Англия не принимала непосредственного участия в этом ужасном деянии, именно ее торговцы, банкиры и промышленники извлекли выгоду из преступления против Парагвая. Вторжение финансировалось от начала до конца Лондонским банком, торговым банком Baring Brothers и банком Ротшильдов[110], которые выдали ссуды под грабительские проценты и впоследствии закабалили и победителей [43].
До той разрушительной войны Парагвай был своего рода исключением в Латинской Америке: единственная страна, не попавшая в лапы иностранного капитала. Длительное железное правление диктатора Гаспара Родригеса де Франсия (1814–1840) обеспечило автономное и устойчивое экономическое развитие в условиях изоляции. Всемогущее, патерналистское государство заняло место несуществующей национальной буржуазии в организации нации и управлении ее ресурсами и судьбой. Де Франсия, опираясь на крестьянские массы, сокрушил парагвайскую олигархию и добился мира, установив строгий санитарный кордон перед остальными странами бывшего вице-королевства Рио-де-ла-Плата. Инструменты экспроприации, изгнания, тюрьмы, преследования и штрафы не служили инструментом укрепления внутреннего господства землевладельцев и торговцев, а, напротив, использовались против них. Да, политических свобод и права на оппозицию не существовало, не будет их и позже, но на том историческом этапе от отсутствия демократии страдали только те, кто ностальгировал по утраченным привилегиям. Когда де Франсия умер, в Парагвае не было крупных частных состояний, и это была единственная страна в Латинской Америке, где не было нищих, голодающих или воров [44]. Путешественники того времени находили в Парагвае оазис спокойствия среди других регионов, сотрясаемых бесконечными войнами. В 1845 году американский агент Хопкинс докладывал своему правительству, что в Парагвае «нет ни одного ребенка, который не умел бы читать и писать». Это была также единственная страна, которая жила без оглядки на другой берег океана. Экспортная торговля не была центром национальной жизни; либеральная доктрина, идеологическое выражение глобальной интеграции рынков, не предлагала решений для вызовов, с которыми Парагвай, вынужденный развиваться внутри страны из-за своей изоляции в глубине континента, сталкивался с начала века. Уничтожение олигархии позволило сосредоточить основные экономические рычаги в руках государства, что позволило проводить автаркическую политику развития в пределах своих границ.
Последующие правительства Карлоса Антонио Лопеса (1844–1862) и его сына Франсиско Солано (1862–1869) продолжили и укрепили эту работу. Экономика находилась на подъеме. Когда в 1865 году на горизонте появились захватчики, в Парагвае уже работали телеграфная линия, железная дорога и значительное количество фабрик, производивших строительные материалы, ткани, льняное полотно, пончо, бумагу и чернила, керамику и порох. Двести иностранных специалистов, чей труд щедро оплачивался государством, вносили решающий вклад в развитие страны. С 1850 года литейный завод в Ибикуе производил пушки, минометы и снаряды всех калибров; на арсенале в Асунсьоне изготавливались бронзовые пушки, гаубицы и снаряды. Национальная металлургия, как и все другие ключевые отрасли экономики, находилась под контролем государства. Страна имела собственный торговый флот, и несколько судов, ходившие под парагвайским флагом по реке Парана, а также по Атлантике и Средиземному морю, были построены на верфи в Асунсьоне. Государство фактически монополизировало внешнюю торговлю: мате и табак обеспечивали потребности южной части континента, а ценные породы древесины экспортировались в Европу. Торговый баланс показывал значительный профицит. У Парагвая была сильная и стабильная валюта и достаточно богатства для осуществления огромных общественных инвестиций без привлечения иностранного капитала. Страна не была должна ни цента внешнему миру, но при этом снарядила лучшую армию в Южной Америке, нанимала на работу английских инженеров, которые работали на эту страну, а не ставили ее себе на службу, и отправлять молодых парагвайских студентов в Европу для завершения образования. Экономический излишек, создаваемый сельскохозяйственным производством, не тратился на бесплодную роскошь несуществующей олигархии, не попадал в карманы посредников, не доставался ростовщикам и не шел на прибыль, которую Британская империя получала через фрахт и страховые услуги. Империалистическая губка не впитывала богатства, которые производила страна. 98 % территории Парагвая являлись общественной собственностью: государство уступило крестьянам право эксплуатации участков в обмен на обязательство заселять и обрабатывать их на постоянной основе и без права продажи. Кроме того, существовало 64 национальных поместья, которые находились в прямом управлении государства. Ирригационные системы, плотины, каналы, новые мосты и дороги в значительной степени способствовали повышению продуктивности сельского хозяйства. Была возрождена традиция коренных жителей собирать два урожая в год, от которой отказались конкистадоры. Живое дыхание иезуитских традиций, несомненно, способствовало всему этому созидательному процессу [45].
Парагвайское государство проводило строгую политику протекционизма, которая была значительно усилена в 1864 году, защищая национальную промышленность и внутренний рынок. Внутренние реки страны были закрыты для британских кораблей, которые заваливали товарами из Манчестера и Ливерпуля всю остальную Латинскую Америку. Английская торговля не скрывала своего беспокойства не только потому, что этот последний оплот национального сопротивления в сердце континента оставался неуязвимым, но и прежде всего из-за того, что парагвайский опыт опасно служил примером для соседей. Самая прогрессивная страна Латинской Америки строила свое будущее без иностранных инвестиций, без займов английских банков и без
