результатов. Нет сомнений, что своей нынешней силой она обязана этой системе. После двух веков Англия сочла целесообразным перейти к свободной торговле, полагая, что протекционизм больше не в состоянии ей ничего предложить. Так вот, господа, опыт подсказывает мне, что через 200 лет, когда Америка извлечет все возможное из протекционизма, она тоже перейдет к свободной торговле» [57].
Двумя с половиной веками ранее зарождающийся английский капитализм перенес в североамериканские колонии своих людей, капиталы, образ жизни, стремления и проекты. Тринадцать колоний, куда переселилось избыточное европейское население, быстро воспользовались препятствиями, вызванными бедностью их почвы и недр, и с самого начала породили индустриальное сознание, которому метрополия позволила расти, не создавая особых препятствий. В 1631 году переселенцы из Бостона спустили на воду построенный ими тридцатитонный бриг Blessing of the Bay, и с этого момента судостроительная промышленность начала развиваться удивительно быстро. Белый дуб, обильно растущий в лесах, обеспечивал качественную древесину для внутренних каркасов и корпусов кораблей; сосна использовалась для палуб, бушпритов и мачт. Массачусетс выделял субсидии на производство конопли для канатов и веревок, а также поощрял местное изготовление парусины и холстов. На побережье к северу и югу от Бостона выросли процветающие верфи. Правительства колоний выделяли субсидии и премии за производство различной продукции. Стимулировались выращивание льна и производство шерсти – сырья для тканей из грубой пряжи, которые, хотя и не отличались особой элегантностью, были прочными и, главное, местными. Для освоения железорудных месторождений в Линне в 1643 году была создана первая плавильня; вскоре Массачусетс начал обеспечивать железом весь регион. Поскольку стимулов для развития текстильного производства оказалось недостаточно, колония прибегла к принуждению: в 1655 году она приняла закон, предписывающий каждой семье под угрозой сурового наказания иметь хотя бы одну прядильщицу, занятую непрерывной и интенсивной работой. В каждом округе Вирджинии в то же время отбирали детей для обучения текстильному производству. Экспорт кож запрещался, чтобы они перерабатывались внутри страны в сапоги, ремни и седла.
«Недостатки, с которыми приходится бороться колониальной промышленности, происходят откуда угодно, но не из-за британской колониальной политики», – пишет американский историк Эдвард Киркланд [58]. Наоборот, трудности с коммуникацией делали запретительное законодательство практически неэффективным на расстоянии 3000 миль, что способствовало тенденции к самообеспечению. Северные колонии не отправляли в Англию ни серебро, ни золото, ни сахар, а их потребительские нужды вызывали избыток импорта, который нужно было как-то компенсировать. Торговые отношения с заокеанскими державами не были интенсивными, для выживания требовалось развивать местное производство. В XVIII веке Англия уделяла своим североамериканским колониям столь мало внимания, что не препятствовала переносу в них самых передовых столичных технологий. Этот реальный процесс опровергал бумажные запреты колониального пакта. Этого, конечно, нельзя было сказать о латиноамериканских колониях, которые обеспечивали воздух, воду и соль для поднимающегося капитализма в Европе и могли в достаточной мере питать тягу к роскоши своих правящих классов за счет ввоза самых лучших и дорогих товаров из-за границы. Единственными развивающимися видами деятельности в Латинской Америке были те, что ориентировались на экспорт. Эта тенденция сохранилась и в последующие века: экономические и политические интересы горнодобывающей или землевладельческой буржуазии никогда не совпадали с необходимостью внутреннего экономического развития. Торговцы были связаны с Новым Светом не больше, чем с иностранными рынками металлов и продовольствия, которые они продавали, или с зарубежными источниками промышленных товаров, которые они покупали.
К моменту провозглашения независимости численность населения Северной Америки была сопоставима с численностью населения Бразилии. Португальская метрополия, такая же неразвитая, как и испанская, экспортировала свою отсталость в колонии. Бразильская экономика эксплуатировалась в интересах Англии для обеспечения ее потребностей в золоте на протяжении всего XVIII века. Эту функцию колонии отражала и классовая структура общества. В отличие от Соединенных Штатов, правящий класс Бразилии не состоял из фермеров, предприимчивых промышленников и внутренних торговцев. Основные выразители идеалов господствующих классов обеих стран – Александр Гамильтон и виконт Кайру[114] – ясно показывают разницу между ними [59]. Оба в Англии были учениками Адама Смита. Однако если Александр Гамильтон стал сторонником индустриализации, продвигая стимулирование и защиту национального производства со стороны государства, то виконт Кайру верил в невидимую руку магии либерализма: разрешайте делать, разрешайте проходить, разрешайте продавать.
К концу XVIII века Соединенные Штаты уже обладали второй по величине торговой флотилией в мире, полностью состоявшей из судов, построенных на национальных верфях, а текстильная и металлургическая промышленность находились в стадии бурного роста. Вскоре зародилась машиностроительная отрасль: фабрикам больше не нужно было закупать за границей основные средства производства. Ревностные пуритане, прибывшие на корабле «Мэйфлауэр», заложили в сельской местности Новой Англии основы нации. На побережье с глубокими бухтами, вдоль больших эстуариев, сформировалась и процветала промышленная буржуазия. Торговля с Антильскими островами, включая продажу африканских рабов, как мы уже упоминали в другой главе, сыграла в этом процессе ключевую роль. Однако американский успех невозможно объяснить без учета самого пламенного национализма, который поддерживал страну с самого начала. Джордж Вашингтон советовал это в своем прощальном послании: Соединенным Штатам следовало идти своим путем [60]. Американский писатель Ральф Эмерсон в 1837 году заявил: «Мы слишком долго слушали утонченные музы Европы. Мы будем маршировать собственными ногами, работать своими руками и говорить в соответствии со своими убеждениями» [61].
Государственные средства расширяли внутренний рынок: государство прокладывало дороги и железные пути, строило мосты и каналы [62]. К середине века штат Пенсильвания участвовал в управлении более 150 предприятий смешанной экономики, а также управлял ста миллионами долларов, вложенными в государственные компании. Военные операции по завоеванию, которые отняли у Мексики более половины ее территории, также в значительной степени способствовали прогрессу страны. Государство участвовало в развитии не только через инвестиции капитала и военные расходы на экспансию, но и через ревностный таможенный протекционизм на севере. Южные землевладельцы, напротив, были сторонниками свободной торговли. Производство хлопка удваивалось каждые десять лет, и, хотя приносило значительные доходы всей нации и питало ткацкие фабрики Массачусетса, оно в значительной степени зависело от европейских рынков. Южная аристократия, подобно латиноамериканской элите, была связана в первую очередь с мировым рынком: 80 % хлопка, который использовали европейские прядильни, поступало с южных плантаций, где трудились рабы. Когда Север добавил отмену рабства к промышленному протекционизму, противоречие вылилось в войну. Север и Юг представляли собой два по-настоящему противоположных мира, два исторических времени, две антагонистические концепции национальной судьбы. XX век выиграл эту войну у XIX века.
Пусть каждый свободный человек поет…
Старый король Хлопок мертв и похоронен, —
восклицал поэт победоносной армии [63].
После поражения
