благословений свободной торговли.
Но по мере того как Парагвай продвигался в этом направлении, необходимость выхода из изоляции становилась все острее. Промышленное развитие требовало более интенсивных и прямых контактов с международным рынком и источниками передовых технологий. Парагвай оказался в блокаде между Аргентиной и Бразилией, и обе страны могли перекрыть ему кислород, закрыв, как это делали Бернардино Ривадавия (1826–1827) и Росас, выходы к рекам или устанавливая произвольные налоги на транзит парагвайских товаров. Для соседей Парагвая ликвидация «скандала» в виде страны, способной обходиться собственными силами и не желающей склоняться перед британскими коммерсантами, стала необходимым условием для консолидации своих олигархических государств.
В подготовке войны принял самое деятельное участие Эдвард Торнтон – английский министр, находившийся в Буэнос-Айресе. Накануне начала войны он в качестве советника правительства принимал участие в заседаниях аргентинского кабинета министров, сидя рядом с президентом Бартоломе Митре. Под его бдительным оком был выстроен план провокаций и обманов, который завершился заключением аргентинско-бразильского соглашения и предрешил судьбу Парагвая. Венансио Флорес вторгся в Уругвай с поддержкой двух крупных соседей и после резни в Пайсанду установил в Монтевидео свое правительство, подчиненное Рио-де-Жанейро и Буэнос-Айресу. Тройственный союз начал действовать. Президент Парагвая Солано Лопес угрожал войной, если Уругвай будет захвачен: он понимал, что железные клещи сомкнулись вокруг горла его страны, зажатой географией и врагами. Однако либеральный историк Эфраим Кардосо утверждает, что Лопес выступил против Бразилии из-за личной обиды: император отказался выдать за него замуж одну из своих дочерей. Война началась. Но это было дело рук Меркурия, а не Купидона.
Пресса Буэнос-Айреса называла президента Парагвая Лопеса «Аттилой Америки». «Его нужно убить, как змею» – требовали редакционные статьи. В сентябре 1864 года Торнтон отправил в Лондон обширный конфиденциальный отчет, датированный Асунсьоном. Он описывал Парагвай так же, как Данте описывал ад, но выделял главное: «Таможенные пошлины почти на все товары составляют 20 или 25 % от их стоимости; однако, поскольку эта стоимость рассчитывается на основе текущей цены товаров, фактически уплачиваемая пошлина часто достигает 40–45 % от счетной стоимости. Экспортные пошлины составляют от 10 до 20 % от стоимости…» В апреле 1865 года Standard, английская газета в Буэнос-Айресе, уже приветствовала объявление Аргентиной войны Парагваю, президент которого «нарушил все правила поведения, принятые среди цивилизованных наций», и заявляла, что меч аргентинского президента Митре «на своем победоносном марше за правое дело осенит не только былая слава, но и горячая поддержка общества, ратующего за справедливость». Договор с Бразилией и Уругваем был подписан 10 мая 1865 года. Его драконовские условия стали известны широкой публике год спустя благодаря британской газете The Times, которая получила их от банков-кредиторов Аргентины и Бразилии. В договоре будущие победители заранее делили трофеи побежденного. Аргентина получала всю территорию Мисьонес и огромный Чако; Бразилия поглощала огромные земли к западу от своих границ. Уругвай, марионетка обеих держав, остался ни с чем. Митре объявил, что возьмет Асунсьон за три месяца. Но война продолжалась пять лет. Это была бойня, которая велась вдоль фортов, защищавших реку Парагвай, участок за участком. «Позорный тиран» Франсиско Солано Лопес героически воплощал национальную волю к выживанию; парагвайский народ, не знавший войны более полувека, жертвовал собой вместе с ним. Мужчины, женщины, дети и старики сражались как львы. Раненые пленные снимали свои повязки, чтобы их не заставили воевать против своих братьев.
В 1870 году Лопес, во главе армии призраков, стариков и детей, которые надевали накладные бороды, чтобы издали казаться более внушительными, ушел в джунгли. За реальную или мнимую измену он приказал расстрелять своего брата и епископа, которые шли с ним в этой бесцельной процессии. Когда парагвайский президент был наконец убит выстрелом и копьем в густых зарослях холма Кора, он успел сказать: «Умираю вместе с моей родиной», и это была правда.
Войска захватчиков штурмовали руины Асунсьона с ножами в зубах. Они пришли «освободить» парагвайский народ, но вместо этого уничтожили его. В начале войны население Парагвая было чуть меньше, чем в Аргентине. В 1870 году в живых осталось только 250 000 парагвайцев, менее одной шестой части. Это был триумф «цивилизации». Победители, разоренные огромной ценой преступления, остались в руках английских банкиров, которые финансировали эту авантюру. Рабовладельческая империя Педру II, чьи войска состояли из рабов и заключенных, получила тем не менее территориальные приобретения – более 60 000 квадратных километров, а также рабочую силу, так как многих парагвайских пленных отправили на кофейные плантации в Сан-Паулу с рабским клеймом. Аргентина президента Митре, которая ранее подавила собственных федералистских каудильо, получила 94 000 квадратных километров парагвайской земли и другие военные трофеи. Митре писал: «Пленных и другие военные трофеи мы разделим, как было договорено». Уругвай, где наследники Артигаса уже были убиты или побеждены, а власть захватила олигархия, участвовал в войне как младший партнер, но без вознаграждений. Некоторые уругвайские солдаты, отправленные в Парагвайскую кампанию, поднялись на корабли со связанными руками. Все три страны оказались перед лицом финансовой катастрофы, что усугубило их зависимость от Британии. Бойня в Парагвае запомнилась им навсегда [46].
Бразилия выполняла роль, отведенную ей Британской империей, еще с тех пор, как англичане перенесли португальский трон в Рио-де-Жанейро. В начале XIX века инструкции Каннинга послу лорду Стрэнгфорду звучали предельно ясно: «Сделать Бразилию центром сбыта британских товаров для всей Южной Америки». Незадолго до начала войны президент Аргентины открыл новую линию британских железных дорог в своей стране и произнес воодушевляющую речь: «Что движет этим прогрессом? Господа, это английский капитал!» Из побежденного Парагвая исчезло не только население: были уничтожены таможенные пошлины, литейные заводы, закрытые для свободной торговли реки, экономическая независимость и обширные территории. Победители установили в новых границах, уменьшенных из-за грабежей, свободную торговлю и латифундизм. Все было разграблено и все продано: земли и леса, шахты, плантации мате, здания школ. Иностранные оккупанты устанавливали в Асунсьоне марионеточные правительства. Как только война закончилась, на еще дымящихся руинах Парагвая появился первый в его истории внешний заем. Разумеется, он был британским. Его номинальная стоимость достигала миллиона фунтов стерлингов, но до Парагвая дошло значительно меньше половины. В последующие годы рефинансирование увеличило долг более чем до трех миллионов. Опийные войны завершились, когда в Нанкине был подписан договор о свободной торговле, который предоставил британским торговцам право свободно ввозить наркотики в Китай. Свобода торговли также была обеспечена в Парагвае после его поражения. Выращивание хлопка было заброшено, а Манчестер разрушил текстильное производство; национальная промышленность так и не возродилась.
Партия Колорадо[111], которая сейчас управляет Парагваем, с радостью спекулирует памятью о героях, но ее устав подписан 22 предателями
