— Он безумец, — напоминаю я Виоле. — Безумней всех остальных.
Больше она ничего не говорит, только смотрит на грохочущую воду.
И берет меня за руку:
— ТОДД ХЬЮИТТ!
Ее рука дергается, и сердце чуть не выскакивает у меня из груди.
— Он приближается! — вскрикивает Виола.
— Он нас не найдет.
— Найдет!
— Тогда мы с ним разделаемся.
Оба смотрим на нож.
— ТОДД ХЬЮИТТ!!!
— Он нашел туннель, — выдавливает Виола, хватая и стискивая мою руку.
— Пока нет.
— А ведь мы почти добрались… — Ее голос начинает немножко дрожать. — Почти добрались!
— Еще доберемся, вот увидишь.
— ТОДД ХЬЮИТТ! — Зов точно стал громче.
Аарон нашел туннель.
Я стискиваю рукоять ножа и смотрю на Виолу. Ее взгляд уперся в туннель, и в нем столько страха, что мне больно смотреть.
Стискиваю нож еще крепче.
Если он хоть пальцем ее тронет…
Тут мой Шум возвращается к началу наших странствий. Я вспоминаю, как Виола упорно молчала, а потом всетаки назвала свое имя, как она разговаривала с Хильди и Тэмом, как изображала акцент Уилфа, как ее похитил Аарон, как я проснулся в доме доктора Сноу и увидел ее рядом, как она пообещала Бену помогать мне, как говорила голосом моей мамы и ненадолго изменила для меня весь мир.
Вопщем, я вспоминаю все, что мы пережили.
Как она кричала, когда мы бросили Манчи.
И твердила, что, кроме меня, у нее никого больше нет.
И как я понял, что могу читать ее мысли.
И как испугался, что Аарон ее подстрелил.
Как я чуть не умер от боли и страха.
Как это ужасно — потерять ее.
Боль, обида, ярость…
Гнев.
И как я жалел, что пуля досталась не мне.
Смотрю на нож.
И понимаю: Виола права.
Безумие, безумие… Как я раньше не догадался?
Виола не жертва.
Нет.
Если падет один, падут все.
— Я знаю, что ему нужно, — говорю я, вставая.
— Что?
— ТОДД ХЬЮИТТ!
Вот теперь крик точно доносится из туннеля.
Бежать некуда.
Он идет.
Виола тоже поднимается, а я встаю между ней и туннелем.
— Спрячься за скамьей, — говорю я.
— Тодд…
Я отхожу, до последнего не отпуская ее руку.
— Куда ты?! — чуть не кричит она.
Я смотрю в водяной туннель, откуда мы пришли.
Аарон пожалует с минуты на минуту.
— ТОДД ХЬЮИТТ!
— Он же тебя увидит! — кричит Виола.
Я выставляю нож перед собой.
Нож, который причинил мне столько горя.
Нож, в котором столько силы.
— Тодд! — окликает Виола. — Что ты задумал?
Я оборачиваюсь к ней:
— Он тебя не тронет. Если узнает, что я все понял, он тебя не тронет.
— И что же ты понял?
Я вглядываюсь в Виолу, стоящую между скамьями в свете белой планеты, лун и зыбкого сияния водопада, я вглядываюсь в ее лицо, позу, глаза и понимаю, что по-прежнему знаю эту девочку, что она все еще Виола Ид, а тишина вовсе не означает пустоту. Никогда не означала.
Я смотрю ей прямо в глаза:
— Я встречу его, как мужчина мужчину.
И хотя вокруг стоит ужасный грохот и Виола точно не слышит моих мыслей, она отвечает мне таким же решительным взглядом.
Она тоже все поняла.
Виола расправляет плечи и становится чуточку выше.
— Я не стану прятаться. Раз ты не прячешься, я тоже не хочу.
И больше мне ничего не нужно знать.
Я киваю:
— Готова?
Она поднимает взгляд.
И коротко, решительно кивает.
Я снова поворачиваюсь к туннелю.
Закрываю глаза.
Делаю глубокий вдох.
И весь воздух, какой есть в моих легких, все мысли и чувства вкладываю в единственный крик…
— ААРОН!!!!!!
А потом открываю глаза и жду.
41
Если падет один
Сначала я вижу его ноги: они неторопливо спускаются по ступенькам. Узнав, что мы здесь, Аарон уже никуда не спешит.
Нож я держу в правой руке, но левая тоже наготове. Я стою в проходе между скамьями, прямо посреди церкви, Виола немного дальше и в стороне.
Я готов.
Я действительно готов.
Все события последних дней вели меня к этому: чтобы я пришел в церковь, взял нож и защитил то, ради чего не жалко отдать жизнь.
Вернее, ту.
И если уж делать выбор, кто умрет — Аарон или Виола, — то никакого выбора у меня нет, а армия пусть катится к чертям.
Вопщем, я готов.
И всегда буду готов.
Потомушто теперь я знаю, что ему нужно.
— Давай, — шепчу я.
Сначала я вижу ноги Аарона, потом руки: в одной винтовка, другая держится за стенку.
А потом появляется его лицо.
Чудовищное лицо.
Наполовину разорванное, сквозь щеку торчат зубы, на месте носа зияет страшная дыра. Сразу и не поймешь, что это человек.
Но он улыбается.
И вот тут-то на меня накатывает страх.
— Тодд Хьюитт, — спокойно говорит он, бутто здороваясь со старым приятелем.
Я отвечаю громким голосом, прикладывая все силы, чтобы он не дрожал:
— Можешь опустить винтовку, Аарон!
— Неужели? — удивленно говорит он, замечая за моей спиной Виолу. Оглядываться на нее необязательно: она смотрит на Аарона в упор, собрав в кулак всю свою храбрость.
И это придает мне сил.
— Я знаю, что тебе надо, — говорю я. — Догадался.
— Правда, малыш Тодд? — Я чувствую, как Аарон машинально прощупывает мой Шум.
— Жертва не она.
Он молча входит в церковь и быстро оглядывает крест, скамьи, кафедру.
— И не я.
Свирепый оскал Аарона становится еще шире. Рана на щеке рвется дальше и брыжжет свежей кровью.
— Проворный ум — дар Сатаны, — говорит он. Видимо, таким странным образом он признает мою правоту.
Я расставляю ноги чуть шире и не свожу с него глаз: Аарон продвигается к той половине пещеры, где установлена кафедра. То есть ближе к обрыву.
— Это ты, — продолжаю я. — Жертва ты.
Я распахиваю свой Шум как можно шире: и Аарон, и Виола должны увидеть, что я говорю правду.
Потомушто перед моим побегом с фермы Бен успел мельком показать, как мальчики Прентисстауна становятся мужчинами, и почему они больше не разговаривают с другими мальчиками, и как они становятся пособниками всех страшных преступлений…
Мне трудно это произнести…
Но…
Они становятся мужчинами, когда убивают.
Без помощи взрослых, сами, в одиночку.
Все те пропавшие без вести…
Никуда они не пропадали.
Мистер Ройял, мой старый школьный учитель, который однажды перепил виски и застрелился, на самом деле не застрелился. В свой тринадцатый день рождения его убил Сэб Манди: встал и спустил курок на глазах у остальных мужчин Прентисстауна. Мистер Голт, чье стадо перешло к нам два года назад, хотел пропасть без вести. Но мэр Прентисс догнал его и — в полном согласии с законом Нового света — казнил. Правда, сначала он дождался тринадцатого дня рождения своего сына, а уж тот в одиночку замучил мистера Голта до смерти.
И так далее, и так далее. Мальчики убивали мужчин и сами становились мужчинами. Если людям мэра удавалось поймать какого-нибудь беглеца, его припрятывали до очередного дня рождения. А если нет — что ж, тогда они выбирали неугодного им прентисстаунца и объявляли что он пропал без вести.
Жизнь мужчины отдавали в руки мальчика.
Мужчина умирает, мужчина рождается.
Все виновны. Все пособники.
Кроме меня.
— О господи! — слышу я голос Виолы.
— Но я не захотел подчиниться, так? — говорю я.
— Ты был последним, Тодд Хьюитт, — говорит Аарон. — Последним солдатом безупречной армии Господа Бога.
— Бог никакого отношения к вашей армии не имеет, — говорю я. — Опусти винтовку. Теперь я знаю, что мне нужно сделать.
— Но убийца ли ты, Тодд? — спрашивает Аарон, склонив голову набок и все шире растягивая невозможную улыбку. — Может, просто врунишка?
— А ты прочти меня. Прочти — и узнаешь, на что я способен.
Аарон теперь стоит за кафедрой, глядя прямо на меня и протягивая ко мне жадные щупальца своего Шума. Жертвоприношение, слышу я, и божий промысл, и святой мученик.
— Может, ты и прав, малыш Тодд.
И он кладет винтовку на кафедру.
Я сглатываю слюну и стискиваю рукоять ножа.
Но тут он глядит на Виолу и издает тихий смешок.
— Нет уж! — говорит он. — Маленькие девочки такие хитрые!
И непринужденно спихивает винтовку в водопад.
Мы даже не успеваем заметить, как она исчезает.
Но ее больше нет.
Есть только я и Аарон.
И нож.
Проповедник разводит руки в стороны и принимает свою обычную позу. Да-да, он как бутто вновь оказался за кафедрой прентисстаунской церкви: прислоняется к камню, поднимает ладони кверху и воздевает глаза к белой сияющей крыше над нашими головами.
