на Аптекарском острове, чтобы дать возможность Горемыкину занять дом у Цепного моста.
С первых же дней нашего общего назначения между мною и Столыпиным установились самые добрые отношения, и он поминутно звонил мне по телефону по самым разнообразным поводам, а когда я ввиду наступившей жаркой в тот год погоды в первые же дни мая перебрался на дачу, чтобы дать возможность освободить мою квартиру на Сергиевской, пока будет приведена в жилой вид остававшаяся пустою министерская квартира на Мойке, он часто просил меня заезжать к нему на Аптекарский остров при возвращении моем из города. Часто мы вместе с ним ездили на его паровом катере и на вечерние собрания Совета министров к Горемыкину. Нужно сказать, что главным предметом как моих бесед со Столыпиным, так и всех наших разговоров в Совете были доклады Столыпина о телеграммах губернаторов с мест о том впечатлении, которое переживалось в губерниях от речей в Думе. Все они единогласно говорили об одном — о нарастании революционного подъема и об отсутствии способов бороться с ним. Были прямые указания на то, что губернаторы не могут ручаться за поддержание порядка и предупреждают о возможности самых крайних последствий.
Говорилось также и о брожении, охватывавшем низшую чиновничью среду, и почти отовсюду доносилось о том, что успокоение, наступившее было после подавления Московского восстания, переходит в проявления прямого революционного брожения, которого нельзя устранить никакими мерами, потому что власть совершенно дискредитирована в глазах населения, и общее внимание обращено только на Думу, и на местах не знают, какое положение займет правительство в явно нарастающем столкновении с новым народным представительством.
Эти почти ежедневные и многочисленные донесения губернаторов, разумеется, тотчас же становились известными государю, как из докладов нового министра внутренних дел Столыпина, так и из донесений Горемыкина, который посылал государю почти ежедневно копии наиболее характерных донесений с мест. Иначе, разумеется, и не могло быть. Не могло правительство скрывать от государя того, что ему было известно и о чем доносили ему люди вполне уравновешенные и имевшие служебный опыт. Нужно иметь в виду, что эти донесения не только не сгущали красок действительности, но чаще всего ослабляли их, а было немало и таких случаев, о которых правительство узнавало от губернаторов гораздо позже того, что ему приходилось узнавать из других источников, а иногда и просто из газет.
Так было, например, с известным инцидентом о Белостокском погроме, весть о котором дошла до Думы раньше того, как недавно назначенный гродненский губернатор Кистер, не то по неведению, не то по каким-либо иным основаниям, счел себя обязанным сообщить о происшедшем министру внутренних дел, узнавшему о нем из заявления, поступившего в Государственную думу. Губернатор выехал даже на место только после того, как министр предложил ему по телеграфу сделать это, и положение Столыпина в Думе было, конечно, самое неприятное.
Те же губернаторские донесения составляли совершенно неизбежно предмет постоянных обсуждений в Совете министров. Перед Советом сразу же встал во весь рост вопрос о том, что делать.
Как бы ни был разнохарактерен состав нового кабинета, в его среде не было, да и не могло быть ни малейшего оттенка разноречия в ответ на этот вопрос. Перед Советом был выбор только одного из двух путей: либо ясно встать на путь подчинения требованиям Думы, либо сопротивляться им и прямо и решительно выяснить точку зрения правительства на заявленные требования. Я должен совершенно добросовестно и определенно сказать, что ни Горемыкин, ни Столыпин ни разу не говорили о том, какие указания давал им государь по поводу чтения губернаторских донесений. Меня лично государь в первые дни деятельности Думы ни разу не вызывал к себе, а очередные мои доклады были в эти дни очень редки, и я даже не припомню ни одного доклада, который бы я имел до дня, непосредственно предшествовавшего выработке Советом текста правительственной декларации.
Все мы были совершенно солидарны в том, что уступка натиску Думы просто недопустима, и в этом отношении самые убежденные противники нового строя по складу своих убеждений, как Ширинский-Шихматов и Стишинский, также как и поборники идеи полной готовности правительства идти навстречу новым течениям, если только они не находятся в непримиримом несогласии с только что дарованными России Основными законами и обеспеченными ими прерогативами верховной власти, — а в числе их был, пожалуй, на первом месте покойный Столыпин, не говоря обо мне самом, потому что я никогда не имел и в мыслях отступать в чем бы то ни было от изданных новых законов и был полон самой широкой готовности идти навстречу честному выполнению их, — все мы ясно сознавали, что борьба неизбежна и что никто из нас, не нарушая своего долга перед государем и перед страною, не имеет права отойти от тех трех основных положений, разрушение которых было поставлено задачею первых думских выступлений.
Я разумею: отмену права собственности на землю, в порядке принудительного отчуждения земли, для передачи ее крестьянству; отмену Основных законов в смысле перехода власти из рук правительства, ответственного перед монархом, и замену его правительством, ответственным перед народным представительством и назначенным из его состава, и захват всей власти управления народным представительством.
По этим основным положениям между нами не только не было никакого разногласия, но даже они не составляли предмета какого-либо спора либо продолжительного обмена мнений. Справедливость заставляет меня прямо сказать, что никто из крайних представителей так называемого правого течения не имел надобности поднимать своего голоса в Совете, и никому из поборников более умеренного течения не приходилось убеждать других в своих взглядах, и все мы были, безусловно, солидарны в том, что адрес Думы на имя государя, в ответ на произнесенную им тронную речь, безусловно неприемлем и должен сопровождаться правительственной декларацией, содержащей в себе две исходные мысли: незыблемое охранение вновь установленного порядка, с неприкосновенностью права собственности, и полную готовность правительства идти навстречу пожеланиям народного представительства, в области усовершенствования нашего законодательства и насаждения принципа законности в деле государственного управления. Совету не пришлось долго рассуждать над содержанием декларации. Я не могу сказать, кому именно принадлежит ее первоначальный, черновой набросок, был ли он лично составлен Горемыкиным, чего я не думаю, или принимал участие в его составлении кто-либо другой, но думаю, что два лица играли существенную роль в этой работе. А именно: по существу — Столыпин, а по редакционной
