не считать графа Гейдена, который знал меня за время службы его в канцелярии по принятию прошений.
Он один поздоровался с некоторыми из нас, но также не задерживался беседою с нами, и все мы, простояв несколько минут, начали расходиться каждый в свою сторону.
Часть третья
Государственная дума первого и второго созыва
1906–1907 годы
Глава I
Штурм власти как лозунг деятельности Первой Думы. — Ответный адрес государю и отказ государя принять думскую депутацию для вручения адреса. — Постепенное превращение Первой Думы в очаг открытой революционной пропаганды. — Телеграммы губернаторов с мест о брожении, вызываемом этой пропагандой. — Солидарная оценка положения правительством. — Защита правительством трех основных положений, разрушения которых добивалась Первая Дума. — Правительственная декларация. — Моя беседа о ней с государем. — Прием, оказанный ей в Думе, и принятие Думой формулы перевода, закрепившей разрыв с правительством. — Выжидательная тактика Совета министров. — Мои выступления в Бюджетной комиссии и общем собрании Думы
Я не пишу истории моего времени и не стану останавливаться подробно на том, что произошло за короткий период существования Первой Государственной думы. Все это давно известно по самым разнообразным источникам. И здесь, как и во всем, что составляет предмет моих записей и воспоминаний, я хочу говорить только о том, что касается лично моей деятельности и моего участия в пережитых событиях.
Bce прекрасно знают о том, как с первого же дня после открытия Думы товарищем председателя Государственного совета Э. В. Фришем и выбора президиума с подавляющим единодушием, подготовленным задолго вожаками всего оппозиционного движения в лице вошедших в состав Думы членов кадетской партии и ее закулисных руководителей, в лице Центрального комитета партии, которые и были истинными хозяевами положения до самого дня роспуска Думы, началась осада правительства, штурм его и стремление смести все, что было создано за полгода деятельности правительства графа Витте, и заставить власть принять предложенный партией новый, чисто парламентский государственный строй. Все это перешло уже на страницы истории недавней нашей разбитой жизни, и мой рассказ не внесет ничего нового и создаст разве только лишний повод обвинить меня в односторонности освещения.
Достаточно напомнить только, что уже в первом заседании 27 апреля, тотчас после почти единогласного избрания Муромцева на должность председателя Думы, Петрункевич произнес речь о необходимости амнистии политическим заключенным. Через день, 29 апреля, в речи его об ответном адресе государю на его приветствие, ясно выразилась вся основная тенденция этого ответа, а Заболотный произнес речь о необходимости включить вопрос об отмене смертной казни в ответный адрес, и затем через четыре или пять дней после того в двух заседаниях 2 и 4 мая разом выявилась вся тенденция Думы относительно того, что принято называть «штурмом власти», так как в этих двух заседаниях выразилось все, что первый состав Думы выставил лозунгом своей деятельности. Не стану приводить подробного перечня всех затронутых вопросов, так как все это увековечено в протоколах Государственной думы первого созыва и вошло в качестве программы в ответный адрес государю.
Напомню только, что тут же было заявлено и о необходимости немедленного увольнения правительства, как не пользующегося доверием народа, и о замене его правительством, ответственным перед народными представителями, и об упразднении Государственного совета и введении у нас однопалатной системы, о принудительном отчуждении частновладельческих земель, и о даровании всевозможных свобод, и о коренном преобразовании «на демократических началах», чуждых всякой опеки правительства, земских и городских учреждений, и о преобразовании всей налоговой системы, и об удовлетворении отдельных национальностей, и о преобразовании народного представительства на началах всеобщего избирательного права, и об амнистии политическим заключенным и т. д.
Составленный на этих основаниях всеподданнейший адрес государю, на самом деле давно уже изготовленный вне стен Государственной думы, принят был почти единогласно всем составом Думы и таким же большинством под гром рукоплесканий, не допустившим никаких возражений и даже изложения самых осторожных замечаний, разрешен вопрос о посылке особой депутации, которая должна была вручить государю этот адрес. Нашлось всего пять или шесть членов Думы, с графом Гейденом во главе, которые хотели принять более осторожную форму в испрошении аудиенции, но их голос был заглушен криками и страстными возражениями, и им не осталось ничего иного, как заявить свой письменный протест.
На этой почве — форме поднесения адреса государю — конфликт с правительством разгорался уже на другой день после вотума о посылке депутации.
6 мая председатель Думы представил государю заявление Думы. В тот же день представление Муромцева передано было Горемыкину, а уже 8 мая последний уведомил письмом председателя Думы, что депутация принята не будет и адрес должен быть доставлен председателю Совета министров, который и представит его его величеству.
С этого дня нужно считать, что конфликт между Думою и правительством и даже самим государем принял уже окончательную форму, и каждый следующий день только углублял и расширял его.
Стоит только припомнить речи, произнесенные в Думе по поводу письма Горемыкина, стоит только перечитать все, что говорилось во все последующие дни по всякому поводу, и какие проекты законов вносились со всех сторон по предметам, намеченным в ответном адресе, какие петиции поступали в Думу со всех концов России, и какими аплодисментами принимались самые крайние из этих проектов, чтобы видеть ясно и без всякого предубеждения, что Дума становилась день ото дня настоящим очагом открытой революционной пропаганды, для прекращения которой у правительства не было никаких законных способов, кроме того, который напрашивался сам собою с первой же минуты.
Окончательным проявлением этого революционного состояния Думы был исторический день 13 мая, когда правительство внесло в Думу свою декларацию. Этот день и то, что ему предшествовало, особенно памятен мне, и все эти мельчайшие подробности стоят и сейчас живо перед моими глазами.
Начиная с самых последних чисел апреля месяца, Горемыкин почти через день собирал у себя на Фонтанке, в доме министра внутренних дел, куда он тотчас же по своем назначении переехал с Сергиевской улицы, по вечерам Совет министров. Я жил в ту пору на казенной даче на Елагином острове, Столыпин поселился на министерской даче
