отделке ее — Щегловитов. На мою долю не пришлось в этом отношении никакого активного участия.
Мне пришлось только встретиться с этим вопросом за два или за три дня до внесения декларации на рассмотрение Думы, когда государь заговорил со мною на моем очередном докладе перед самым днем 13 мая.
По окончании моего доклада, во время которого мне пришлось, говоря о делах финансового ведомства, сказать государю, что заграничные биржи расценивают плохо начало думской работы и заграничная печать встречает выступления Думы с нескрываемым опасением за неизбежные ее последствия, говоря прямо, что они должны усилить революционное движение в стране, а биржа отметила это настроение резким падением наших фондов и, в особенности, только что заключенного мною займа, государь сказал мне, что ему не нравится самая идея правительственной декларации перед Думою, и он спрашивает себя даже, не следует ли ему самому ответить Думе на обращенный ею адрес, например, в форме непосредственного послания к ней, как к собранию народных представителей, что было бы равносильно обращению государя к своему народу. Я возражал против этой мысли, доказывая государю, что такой шаг не только не предусмотрен в законе, но и не желателен по существу потому, что он создал бы крайне опасный прецедент непосредственного конфликта монарха с народным представительством и сделал бы его стороною в споре, тогда как ему принадлежит роль верховного вершителя столкновения происшедшего с последним у его правительства, ответственного перед ним одним.
Для Думы совершенно очевидно, что правительство говорит с его ведома и исполняет его волю, но имя монарха не должно быть замешано в распрях, и всю тяжесть столкновения, которое, по-моему, совершенно неизбежно и неотвратимо, должно принять на себя только правительство.
Государь согласился со мною и сказал мне, что он имел об этом продолжительную беседу с министром внутренних дел, которого он видит часто это время, и он все больше и больше нравится ему ясностью его ума, и ему кажется, что он обладает большим мужеством и чрезвычайно ценным другим качеством — полною откровенностью в выражении своего мнения. По его словам, мнение Столыпина совершенно совпадает с моим взглядом, но, прибавил он, «не все около меня придерживаются того же мнения и очень настаивают на том, чтобы я лично выступил перед Думою». То, что случилось накануне 9 июля, разъяснило потом смысл этих слов государя.
По самой декларации государь сказал мне, что он с ее текстом совершенно согласен, но предпочел бы, чтобы он был еще более резок и внушителен, но не требует изменений, чтобы не дать повода говорить потом, что правительство не соблюло сдержанности в своем расхождении с народным представительством, хотя для него очевидно, что этим дело не кончится. «Не будем, впрочем, забегать вперед, — закончил государь, отпуская меня, — бывает, что и самая безнадежная болезнь проходит каким-то чудом, хотя едва ли в таких делах бывают чудеса. Я все припоминаю, что говорили вы мне, когда просили меня не назначать вас теперь министром финансов».
Помню я хорошо день 13 мая, чтение Горемыкиным декларации правительства.
Весь состав правительства явился в Думу и занял свои места. Рядом с Горемыкиным сидел барон Фредерикс, потом я, а рядом со мною Столыпин.
Читал декларацию Горемыкин едва слышно, без всяких подчеркиваний, ровным, бесстрастным голосом, но руки его дрожали от волнения. Гробовое молчание сопровождало все его чтение, и ни одним звуком не отозвалась Дума на это чтение. Не успел кончить Горемыкин свое чтение, как на трибуну в буквальном смысле слова выскочил В. Д. Набоков и произнес свою знаменитую, короткую реплику, закончившуюся под оглушительный гром аплодисментов, известною фразою: «Власть исполнительная да подчинится власти законодательной», и затем полились речи Родичева, Аладьина, Кокошкина, Щетакина и других, одна резче другой, с заранее подготовленными выходками против правительства, обвинявшие его во всевозможных преступлениях. Каждое слово их сопровождалось все более и более страстными рукоплесканиями, только еще более разжигавшими и без того неудержимый пыл ораторов.
Пробовал было выступить против резких выкриков о сплошном беззаконии, гуляющем по всей России, министр юстиции Щегловитов, взявший самый сдержанный и деловитый тон для своего выступления, но это только поддало пыла расходившимся ораторам и ясно указывало на то, что всякие попытки разъяснения обречены на полную безрезультатность и могут привести только к новым обострениям. Не раз барон Фредерикс спрашивал меня, не пора ли всем нам уйти, но я удерживал его, говоря, что нам следует уйти после того, как уйдет председатель Совета министров. С трудом, едва сдерживая возмущение от сыпавшихся на нашу голову всевозможных выходок, в которых пальма первенства я не знаю кому принадлежала — кадетам ли или их левым союзникам, досидели мы до перерыва, и все вместе покинули Думу, которая тут же, после целого ряда возмутительных выходок против правительства и всех его представителей, в том же заседании, вынесла мотивированный переход к очередным делам, только закрепивший назревший разрыв ее с правительством.
И теперь, после многих лет, протекших с того дня, хочется привести случайно попавший мне уже в изгнании текст этого перехода.
«Усматривая в выслушанном заявлении председателя Совета министров решительное указание на то, что правительство совершенно не желает удовлетворить народные требования и ожидания земли, прав и свободы, которые были изложены Государственною думою в ее ответном адресе на тронную речь и без удовлетворения которых невозможны спокойствие страны и плодотворная работа народного представительства; находя, что своим отказом в удовлетворении народных требований правительство обнаруживает явное пренебрежение к истинным интересам народа и явное нежелание избавить от новых потрясений страну, измученную нищетою, бесправием и продолжающимся господством безнаказанного произвола властей, выражая перед лицом страны полное недоверие к безответственному перед народным представительством министерству и признавая необходимейшим условием умиротворения государства и плодотворной работы народного представительства немедленный выход в отставку настоящего министерства и замену его министерством, пользующимся доверием Государственной думы, Государственная дума переходит к очередным делам».
Из всего состава Думы только семь членов не подали своего голоса в пользу такого перехода и подали особое мнение.
На другой день, 14 мая, текст перехода был представлен государю Горемыкиным; через день, 16 мая, Совет собрался на короткое заседание на Фонтанке, и Горемыкин предложил всем высказаться, для доведения до сведения государя, какие меры следует принять при создавшемся положении
