— «Не примелькаться»? — вдруг чуть не выкрикнул тот. — Нет, Бату, всё не так, я не прав, нужно именно примелькаться.
— ?
— Помнишь Джамуху-сечена? — вкрадчиво поинтересовался Боэмунд.
— Главный враг Темуджина. Все знали про это, все ему доверяли. Но всегда как-то так получалось... гм... где Джамуха, там Темуджинова победа. А он на самом деле был его андой и главным лазутчиком. Казалось бы — Джамуху должны были раскусить ещё после битвы в Ущелье дзеренов, когда тот в самый важный миг отвёл свои войска, но нет — его слава главного врага только росла от поражения к поражению. Смешно, но так устроены люди...
— Так устроены шептуны...
— Правда, потом Темуджин благодарно зашил его в сырую шкуру... ибо тот слишком много знал. Погоди, погоди, на что ты намекаешь, друг?
— Но ты же не зашьёшь меня в шкуру?
— Ты хочешь стать моим Джамухой? Но постой, сама по себе мысль неплохая — давно пора растить врагов своими руками, но Джамуха был нойон, а ты... Ну, богатым купцом мы тебя сделаем, это нетрудно — мало ли их шатается и вести таскает. Но вот здешним нойоном... или бурханом, как Джамуха был... Нет, невозможно. Тогда... кем?
— Пока в народе не погибла вера, он не безнадёжен. Понял ли? Так что, попом? Или как там у них называются? — развёл руками Бату...
— Бери выше...
Юрий Игоревич и другие. Рязань. 1237 год
Рязанское княжество стояло гордо и прямо, в стороны не клонясь.
Стояло, как ручной медведь, которого охотники на верёвке в разные стороны с одинаковой силой тянут... Хватало тут охотников и Владимиру покориться, и в лоно Черниговского княжества вернуться. Всё это делало положение князя очень шатким.
Князь Юрий Игоревич был из той породы людей, для которых худшим из бедствий была тревога за неясное будущее. Ещё не дослушав до конца татарские требования — «вашей земли нам не надо — воюем мы с половцами, покоритесь, лошадей, кормов и воинов дайте и живите, как жили», — он уже ощутил, как заходили под ним ходуном дубовые полы. Стало ясно: спокойной жизни больше не жди, а та, которой ждать — смола за шиворот. Желание уже сейчас кинуться в сечу, как в омут головой, — чтоб неясность хоть чем-нибудь, да завершилась — захватило всё его существо. Он не мог даже думать о позорной выдаче коней и воинов. И не княжеская гордость была тому виной, а липкая, как чёрная смола, боязнь позора.
Проклиная неладную долю, он чуть на заревел в голос от досады. Это ж надо: его непутёвое княжество столкнулось с напастью первым. Шли бы татары через землю суздальцев, можно было и присмотреться, приноровиться.
Согласился бы суздальский тёзка Георгий уплатить поганым дань, а мы бы тут из-за прясел посмотрели, куда ветер завернёт. Ежели татаровья не тронули бы никого, смело можно было и рязанцам лошадками да лёгкой данью от них отбояриться. И никто бы Юрия Игоревича не стал срамить.
Сказали бы: раз САМ Великий Князь «мудро сберёг свою землю от пустого разорения», и рязанцам не грех покориться. Тогда просто неуважением к владимирскому дому было бы само желание отбиться от татар. Получилось бы обвинением великого князя в трусости, наглый вызов бы получился.
А если сии моавитяне слово бы не сдержали и Владимир пожгли (князь зажмурил глаза, как кот на солнышке, явилось зрелище сладостное — нехристи Владимир за грехи красным петухом потчуют). Что тогда? Можно и Рязань без позора покинуть. Стольный не устоял — куда Рязани рот разевать!
Из розовых, с сизыми жилками ноздрей вылетел резвый выдох. Эх, грёзы! Всё не так, всё наоборот.
Батыга что? Покуролесит слегка в наших краях и унырнёт в солончаки... А с другом милым Георгием свет Всеволодовичем жить да меды хлебать многие лета. Это тебе не окаянные нехристи, от земнородцев суздальских никакими стенами не закроешься. Вновь город до головней пожгут, засадят в каменные мешки на хлеб да на воду.
Да ещё и епископ проклянёт, причастия лишит. Без причастия оно — пострашнее погрому.
«Только-только город после суздальских иродов отстроили, пепелища тут и там. А если ещё и татары по сусекам поскребут, то уж и вовсе потом от тёзки житья не будет. Ведь ослабнем».
На снем[100] собрались к вечеру. Долго подтягивались пронские с ижеславскими, и с Мурома — ой как не спеша — подъезжали княжата.
Хоть и подумывал мечтательно Юрий отделаться конями, но обсуждать такое с родичами постеснялся. Знать бы наверняка, что проскочит Батыга мимо них на землю суздальскую да и свалит тех навек, чтоб и не встали более с колен богопротивные Всеволодовичи, не грех на такое и коней дать, и воев... Только ведь отобьются, окаянные, отсидятся за стенами каменными. А уж какой повод суздальцам будет и вовсе истребить Рязань под корень за то, что татар поддержали. Да и митрополит сподобится анафему произнести. Нет, об этом и думать забудь.
Поначалу Юрий обговорил всё с родными. Как и положено было в роду рязанском, ещё со времён злополучного отравителя Глеба княжеские отпрыски меж собою ладили плохо. Племянник Олег по малолетству своему свёл-таки разговор к возможности позорного договора. Тряхнув красивыми кудрями — а красота, она, ей-же-ей, всегда речей убедительней — он завёл разговор в опасное русло.
— Я много про тех татар слышал, загремел в горнице его не по возрасту крепкий басок, — вязкие они в бою, купцы сартаульские и булгарские много про то рассказывали. Ежели уж начали с кем воевать, лягут костьми, а на полдороге не встанут. Разобьём — на их место другие придут. Уж лучше сразу с ними мир наладить.
— Уж не трусишь ли ты? — удало подбоченился Юрий. — Говорил великий воитель Святослав: «Только мёртвые сраму не имут».
«Как сказал? Хорошо сказал»,— понравился себе старый князь.
— Трусость и осторожность разные сани везут. Ежели с ними по-доброму, так они и правда слово держат. У них такой бог есть, Мизир зовётся. Он за клятвопреступничество татар карает. А ежели какой город не сдался — лютуют татары страшно, а ежели сдастся, так и ничего. Живут себе, как жили.
— Это кто ж тебе ентих сказок в уши надул? Купчишки безродные иноземные, нехристи?
— И то верно, что ратятся они с половцами много годов, не врут их послы, — не обращая внимания на вспышку отцова гнева, спокойно продолжил Олег. — Да и пусть бы себе учинили Котяну разор. Неоткуда было бы князю черниговскому головорезов зазывать на нашу голову. Что бы он делал, сокол сизокрылый, без ихних сабель?
— С Черниговом мир у нас, — не очень решительно напомнил Юрий.
— Не устоим мы, — печально вздохнул несносный племянник. — Народ здешний нас не больно-то любит. Что ему татары — собрал скарб да и ушёл в леса, ещё и рады будут.
— То есть как? — чуть не развалился надвое от гнева Юрий. — Что ты несёшь, репа недоспелая?! Смерды татарам обрадуются? Из-за нехристей поганых князя своего законного в беде бросят?
— Кто и обрадуется! — огрызнулся Олег. — Тиуны, сборщики монастырские — не мёд лесной. Чуть заимку распахал, энти с ложкою да с крестом тут как тут. Обрадуются, чего там. Степняк на огнища лесные не полезет. А наших тиунов повырежет с голодухи, землепашцу только польза. Слыхал, бают: как собак нерезаных — это про них. И уж если на правду пошло, так не такие они и нехристи. У них там есть те, кто Христу поклоняются. Только по не нашему обычаю.
Дрогнули разноцветные слюдяные оконца. Тут уж и сам князь, и братья от распирающего нутро смеха едва не раскололись. Видно, и вправду, молчок молчком, а переволновались все от невесёлых вестей. Хохотали смачно, как дружина после боя.
Только вот бой-то, бой-то был ещё впереди.
— Ой, держите... ой, умру до сроку назначенного, — тёр кулаком красные глаза князь, — татары — християа-не... Ой!
— По-твоему выходит, ежели те, кто крест в руках крутит, аки собака с костью им играется, так уж они и христиане, — покровительственно пожурил грамотный Роман, — владыку-то вполуха слушал, видать? У тебя небось и прелестники латынские христиане, и немцы заморские. Так выходит? Не стыдно, неуч ты стоеросовый...
— А что... — неуверенно буркнул Олег. Он уж и сам понял, что лишку хватил, о немцах-то. Да и говорил вовсе он несерьёзно, просто хотел батюшку позлить.
— Ох, держите ноженьки, — вытирал кулаком глаза Юрий. Он уже отсмеялся, полегчало. — Немцы у него — христи-яа-не...
Так или иначе, обстановка в горнице изменилась, стало как-то дружественнее, что ли. Вспомнив давно ушедшие времена, когда родня слушалась его просто так — как старшего, — князь отверз уста, уже успокоившись:
— Ныне, други мои, нету более Царска-града, латынами за грехи пленённого. А потому токмо одна осталась земля христианская — наша святая, наша Русская земля. А остальные земли ныне — суть адовы. И люди там — ровно живые мертвецы. Так-то! — торжественно произнёс князь прописную истину.
