В эту избу и привела Алена Степаниду Рязанку.
По дороге они почитай что не говорили — так торопились. В избе тоже всё о хозяйстве. А когда повесили Степанидины образа, когда засыпали в горшок-кашник пшена и сунули в небольшую, да варистую печь, выставила Алена на стол лакомство, на торгу купленное, — малый горшочек рябины, в меду томлённой. Когда еще та каша поспеет! И две деревянные ложки выложила.
— Потом сходим, рыжиков соленых прикупим, капусты квашеной, маслица конопляного, — сказала хозяйственная Степанида. — Огурцов соленых…
— Огурцы в сенях, в бочонке, — сообщила Алена.
— Вот и ладно, я тебя калью научу варить на огуречном рассоле. Рыбная калья с икрой — такую только царю подавать, — Степанида крепко уселась на лавку и уставилась на горшочек с рябиной с некоторым сомнением — нелепо вроде бы начинать трапезу со сластей…
Но Алена за последнее время привыкла есть лишь то, что покупала на торгу, были же это главным образом сладкие пироги, пряники, леваши и даже пастила. И пока еще не скучала по вареву да похлебкам.
Она подцепила ложкой рябины и, прошептав «Господи, благослови ести и пити…», принялась уплетать ее без хлеба. Степанида проводила взглядом одну ложку, другую, третью — и поняла, что если не присоединится, то ничего ей и не достанется.
Вдвоем они быстро добрались до дна горшочка.
— Благодарствую на сладком едове, — чинно сказала тогда Степанида. — А теперь сядем рядком да поговорим ладком. Я тебя хорошо помню. Что, не вышло тогда с отворотом? Не помогла моя травка-прикрыш?
— Не помогла, — согласилась Алена.
— А почему не помогла — знаешь?
— Знаю. Растолковали добрые люди. Только одного не пойму — что ж ты мне сразу не сказала?
— Да пожалела, видать…
— Не нужно было меня жалеть, — твердо сказала Алена и вышла на середину избенки. — Кабы ты хоть предупредила меня! Ты же ведала, что мое проклятье мне во всем поперек пути встанет! Я, Степанидушка, через него дитя потеряла…
— Однако ж силу нажила, — заметила Степанида. — И немалую. Как это ты грозовую тучу собрать исхитрилась?
— Силу я у ведуньи переняла. К той ведунье меня послали проклятье снимать, а она при смерти оказалась. Не могла она умереть, силу не отдав, больно ее ломало. Я и согласилась принять, — коротко объяснила Алена. — Но сила-то в меня вошла, а пути она не знает и не разбирает. И страшно мне с ней… Научи, Никитишна, силой владеть и проклятье отделать!
Сказав это, Алена поклонилась в пояс.
— Зачем ты только, девка, приняла ее? — не сказала, а простонала ворожея. — Мало тебе было хлопот? Сила-то тебе досталась — не приведи господи…
— Мало. Если б ты видела, как сатанаилы ее мучали, Кореленку… А кабы я не пришла — ее бы по клочку раздергали, мясо с костей сняли, по стенкам разметали. Если бы не приняла — я бы себе этого ввек не простила. Научи своему рукомеслу, Степанида Никитишна! Я тебе хорошо платить стану.
— Я-то поучу. С тобой-то что, глупая, будет?
— Я проклятье с себя сниму — вот что будет, — твердо сказала Алена и добавила: — С Божьей помощью. И с твоей.
— А потом?
— Не знаю. И знать не желаю! — вскрикнула Алена бешено.
— Уймись, девка… — Степанида Рязанка вздохнула. — Силу-то я в тебе чую. И дивную. Не моей чета… Моя-то — махонькая, да и то — как запросится на волю, не ведаешь, чем и удержать… Сядь. Как ту ведунью-то звали?
— Звали ее Устинья Родимица, — четко сказала Алена. — По прозванью Кореленка. Слыхали на Москве про Кореленку?
— Кореленка? Ну, девка, на Москве Кореленок немало было. Прозвание ведомое…
— Она, дед Карпыч сказал, из самой Корелы пришла, — тут Алена задумалась — а точно ли Устинья Родимица живала на Москве?
— Все они говорят, что из самой Корелы! А знаешь, что это прозванье на деле означает?
— Не-е…
— Ну, еще до поляков был на Москве Грозный царь Иван Васильевич, и пришло ему время помирать. А неохота! И послал он слуг своих верных за самый Архангельск-город, в самую Корелу, чтобы ему оттуда ворожей привезли. Там они, по слухам, самые что ни на есть, водились. И привезли ему двенадцать старых старух. Он призвал их к себе и говорит — ну-ка, бабы, что меня завтра ждет? Ворожеи посовещались, сказали. На следующий день глядит — всё так и вышло. И стали они у него жить, под крепким караулом. И, видно, надоело им это.
— Еще бы не надоело! — Алена вспомнила болотный остров.
— А царь всё не решался спросить у них, когда ему помирать. Но вот видит, что не врут ему бабы — и осмелился, спросил. И говорят они ему — царь-государь, помирать тебе… День назвали. А он им не поверил. Коли так, говорит, за вранье в этот день вас всех живьем спалят. Помирать-то не хотелось, а день они ему указали вскорости…
— Что бы им соврать? — удивилась Алена.
— Не вышло соврать. Их по разным чуланам рассадили, к каждой особо за гаданьем приходили. Не сговорились они, а если из всей дюжины одна бы соврала или две — это же сразу понятно стало бы! Ну вот, день настает, а царь бодр и весел. И посылает он своего верного слугу взять этих баб и казнить. А время было близко к вечерне. И хотят их везти палить, а бабы — в крик! День-то, кричат, еще не кончился. Царю донесли. Он перед тем, как вечерню стоять, сел с боярином в тавлеи поиграть, играл, играл, вдруг за грудь схватился, со стульца наземь грянулся. И нет Грозного царя! Правду бабы сказали. Их потом выпустили, они на Москве остались, ворожбой промышляли. А как такую бабу прозвать? Кореленка! И дочка у нее — Кореленка, и внучка. Вот и примечай. Этак, может, и я Кореленка буду, сама того не ведая…
— Ты ж Рязанка! — удивилась Алена.
— Батьке прозванье было Рязанец, Никита Рязанец, и нас, дочек, Рязанками кликали, — объяснила Степанида. — А способность-то к силе от матери наследуют. Что же нам с твоей силушкой-то буйной делать, как с нею быть?
— А я почем знаю? Скажи лучше, что платы возьмешь.
— Хоть ты меня от гибели спасла, а плату брать буду, — подумав, решила Рязанка. — Проклятье твое вот каково — твою матушку, девка, на семь гробов разделили. С семи гробов землю брали да над распутьем метали, чтобы в семь гробов она людей уложила, и каждый у нее жизни седьмую часть заберет. Ты в утробе еще была, мать как родила тебя — скоро померла, не успев никого погубить. Вот на тебя всё и пало. Как седьмой гроб исполнится — тут тебе и не жить.
— Знаю… — буркнула Алена. — Дед Карпыч растолковал.
— Дитятко твое — то, видать, был первый гроб.
— Третий… — вспомнив Дунюшкиных сыночков, Пашеньку да Алексашеньку, Алена вздохнула. Знать бы — так близко бы она к Дуниным деткам не подошла, в сибирскую украину бежала бы — лишь бы они жили…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
