— А первые два?
— Младенцы, ангельские душеньки.
— Уж и четвертый гроб закопан.
— То — дед Карпыч. Он нарочно меня при себе держал, чтобы проклятье его в могилу загнало, а не Афимьюшку, — объяснила Алена. — Он мне и растолковал, и к Кореленке послал…
— А он как учуял? — полюбопытствовала Степанида. — Стар ли был дедка-то?
— Стар, обезножел… У него сыну уж, Петру Данилычу, лет пятьдесят стукнуло! — вспомнила Алена.
— Данила Карпыч, стало быть? А знаешь, был на Москве такой ведун Данила — не твой ли дед?
Алена пожала плечами.
— А я в пятый гроб ложиться не хочу. Рановато мне, — продолжала Рязанка. — Губишь-то ты тех, кто тебе дорог, кому сама дорога. А мы с тобой сладимся, как купец с покупателем, ты деньги платишь, я ведовским товаром тебя снабжаю. Глядишь — и обманем твое проклятье.
— А разве можно обмануть?
— Проклятье — оно в словах заключается, и именно слово силу имеет, — объяснила Рязанка. — Кабы сказано было, что все, с кем ты торг ведешь, в те гробы угодить должны, ты бы семерых купчишек давно уж похоронила, да и сама богу душу отдала.
Тут Алена крепко задумалась.
— Берешься ли ты такое мерзкое проклятье отделать, Степанидушка? Гляди, мою силу тоже ведь можно в ход пустить.
Ворожея задумалась.
— Пожалуй, что и смогу. Но знаешь ли, Аленушка, что для того особый день нужен?
— А что за день?
— Ты ведь на Алену равноапостольную родилась? Так вот, он и нужен.
— Так то ж в мае!
— В мае, — подтвердила Рязанка. — Но к тому деньку крепко подготовиться надобно. Зиму учиться будешь, весной проклятье отделаем.
— А ранее — никак?
— Может, та твоя Кореленка и смогла бы отделать ранее, а я не умею.
— Ну, ладно…
Так и поселились вместе Алена и Степанида Рязанка. Причем Степанида не обманула — деньги у Алены исправно брала, хотя ученья пока особого не было. Сперва Алена полагала, что ведовское дело — не рукодельное, там знай сиди рядышком да повторяй, что показано. Потом сомнительно ей стало — за то ли она деньги платит, чтобы ее в церковь посылали заутрени стоять, имея при этом какие-то узелки за пазухой? Или за то, чтобы к Варварскому крестцу наведываться, узнавать у ворожеек — сменили стрельчихи гнев на милость, простили Степаниде ими же напридуманные грехи, можно ли в избенку возвращаться? Наконец она всё же задала вопросец…
— Да я уж начала, а тебе и невдомек! — рассмеялась Степанида.
— Как это — начала? — удивилась Алена. — Ты ж мне ничего еще не показала!
— А ты полагаешь, это как в рукоделии? Шов тебе показали — и шей этим швом как можешь ровненько?
— Да разве ж вообще ничего показывать не надо?
— Или растолковали, что жемчуг нужно смотреть ранним утром у окошка на северную сторону, и ты сама сумеешь спозаранку его различать?
Алена несколько удивилась — именно так ей и говорили в Светлице. Мастерицам выдавали жемчуг для работы счетом, заранее отобранный, и ежели крупный, то хранимый в снизках, где одно зерно от другого узелком отделялось. Но кто-то же подбирал эти снизки, чтобы розоватые жемчужины — особо, желтоватые — особо, а самые редкие, полупрозрачные, — опять же особо?
— Как же иначе? — удивилась она.
— Ох, светик… — Степанида вздохнула. — Кабы так — все бабы выучились бы на ворожеек! Ведь шьют-то все! И вышивают все! И кружево плетут едва ль не все…
— Им сила не дана.
— Сила… Уж и не знаю, всему ли я смогу тебя обучить, свет, потому как сила у нас с тобой разная. При моей силе — одно наставница подскажет, при твоей — иное подсказать бы нужно. Подсказать а не учить!
Алена недоверчиво на нее уставилась.
— Как это разная сила?
Степанида Рязанка громко вздохнула.
— Помнишь ли, как тучу в небе собрала да на избенку мою пролила?
— Ну?
— Как ты это сотворила?
— Со зла, — поразмыслив, честно сказала Алена. — Разозлилась на этих дур стрельчих, тебя у них отнять захотела…
— И что же, слышала ты, как туча в небе идет, уже готовенькая, и ласково ее свернуть к слободе попросила?
— Ласково? Говорю же тебе, Степанидушка, распалилась я! Меня аж затрясло! Воду увидела — лужу грязную, не воду, — гневом вся взялась, как пламенем! Мне вода нужна огонь тушить, а она вон где — в грязище! Убить ее я была готова, ту Ульяну!..
Брякнула Алена имечко — да сама и удивилась, как это оно с уст слетело.
— Ульяну, говоришь? Крута была та Кореленка, ох, крута… — пробормотала Рязанка. — Имена тебе передать исхитрилась… Вот ты яростью своей да имечком завещанным дождь сотворила, вода перед твоей силой отступила без всякого заговора. А мне пришлось целое лето вдоль берегов бродить, пока мне речка имечко свое шепнула, чтоб знать, как водицу на помощь звать, и то — лишь ласково… И по зорям бродила я, просила, слушала, и они мне имена свои раскрыли…
— Речка, зори? Имена раскрыли?
— Разве ж ты не Ульяной водицу зовешь? Это в тебе от Кореленки! Я же тебе толкую — сила у нас с тобой разная! — рассердилась Рязанка. — А ты никак не поймешь, не уразумеешь! Экая ты неурядливая!
— Не пойму, — честно призналась Алена.
— Мы, ведуньи да ворожеи, по-разному устроены, — подумав, сказала Рязанка. — Одни скорей принимать способны, а другие — отдавать. Вот я, скажем, принимаю. Я много вижу, чего тебе при всей твоей силушке увидеть не дано. Потому и гадать могу. А у самой у меня силушка невеликая. Ты же гадать не сумеешь, а порчу навести — тебе раз плюнуть. Так-то, свет Аленушка… Я — болезнь увижу и назову, а лечить порой побоюсь. Ты же, может, пальцем прикоснешься — и вылечишь. Но когда мимо тебя больной человек проходит, в тебе ничто не откликается. Вот почему я твое проклятье учуяла. Ну так что же у нас получается?
— А что получается? — напряженно соображая, переспросила Алена.
— Тьфу ты! Прости господи… — Рязанка вздохнула. — В последний раз говорю — моя сила в том, чтобы услышать, понять, принять! И мучительно это бывает, и долго, и муторно… А твоя сила на ухо туга, зато ты ее отдаешь — как огонь выхлестываешь! Я — принимаю тихонько, с благодарностью, а ты — отдаешь с шумом и треском! Вот ведь не задумалась даже, с чего тебе имечко водяное на язык-то легло… Коли это — не разница, я уж и не знаю, какой тебе еще нужно!
Алена сердито фыркнула. В отличие от рукоделий мудрствования давались ей с трудом, и она всякий раз, не понимая, злилась на весь белый свет за то, что таково сложно он устроен.
— Ну, пусть у нас всё по-разному! А куда же мне с этой силой окаянной деваться? Коли не к тебе? — спросила она. — К тем дурам, которые моей силы даже учуять не сумели? А еще ворожить берутся! Степанидушка, свет, научи хоть проклятье избыть! Далее уж сама разберусь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
