Она продолжала отступать. Кросс наступал.
– Я пришла к вам посреди дня.
– В «Ангеле» всегда ночь. Всегда темно.
Он помедлил, наслаждаясь тем, как ее губы слегка приоткрылись. Словно ей не хватало воздуха. Впрочем, ему тоже.
– Вы пришли ко мне, потому что не хотели этого. Обыденности. Пошлости. Вы не хотели его.
– Это неправда, – покачала Пиппа головой. – Я пришла к вам, потому что не понимала, из-за чего вся эта суета.
– Вы пришли ко мне, поскольку заподозрили, что это не стоит суеты с ним.
– Я пришла, думая, что вы человек, которого я больше не увижу.
– Лгунья!
Слово прозвучало резко в маленьком пространстве. Одновременно обвинение и похвала.
Пиппа глянула на него черными пустыми глазами:
– Вы должны были знать. Но лгали мне с самого начала. Обманывали утяжеленными костями. Фальшивыми обещаниями. И вашим «мистер Кросс».
– Я никогда не лгал, любовь моя.
– Даже это ложь.
– Я с самого начала твердил вам, что я негодяй. Вот моя правда.
Пиппа так и ахнула:
– И это отпускает вам грех?
– Я никогда не просил отпущения.
Кросс потянулся к ужасной маске, стащил ее с лица Пиппы и пожалел об этом в тот момент, когда увидел огромные, голубые, переполненные эмоциями глаза.
Нет, не пожалел.
Преисполнился обожания.
К ней.
– Я просил вас оставить меня. Приказывал никогда не подходить ко мне.
Он подался вперед, изводя обоих. Так близко, и так далеко…
– Но вы не устояли. Хотели, чтобы я научил вас вещам, которым вам следовало научиться у него. Вам требовался мой опыт. Мой грех. Мой поцелуй. Не его.
Пиппа не отрывала взгляда от его рта. И Кросс едва сдержал стон при виде голода в ее глазах. Боже. Он никогда не хотел кого-то так сильно, как хотел ее.
– Вы никогда не целовали меня, – прошептала она.
– Я хотел, – вырвалось у него. Простые слова походили на ложь. «Хотел»… и близко не выражало его чувства. Как она прикасалась к нему… какова была на вкус… какой была сама…
«Хотел» – пылинка во вселенной его желания.
Пиппа покачала головой:
– Снова ложь. Вы даже не можете коснуться меня, не отдернув руку, как от ожога. Вам явно неинтересно касаться меня.
Для кого-то, кто гордился преданностью научным исследованиям, Филиппа Марбери заблуждалась самым роковым образом.
И пора ее просветить.
Но прежде чем он успел это сделать, она добавила:
– По крайней мере Каслтон поцеловал меня, когда я попросила.
Он замер. «Каслтон ее поцеловал».
Каслтон взял то, чему противился Кросс. То, от чего он отказался.
«То, что должно было принадлежать мне».
Свирепая ревность загорелась в нем, и шесть лет контроля рассыпались прахом.
Он прижал ее к себе без колебаний, поднял на руки, прислонил к обтянутой шелком стене и сделал то, что следовало сделать с первого момента, когда он ее увидел.
Стал целовать, наслаждаясь вкусом ее губ, тем, как она сразу растаяла у него на груди, словно ее место было в его объятиях, его, и никого другого.
И так оно и было.
Филиппа издала тихий удивленный звук, когда Кросс предъявил права на ее губы, приняв своими ее вздох и проводя языком по изгибу ее полной нижней губы, пока удивление не сменилось наслаждением и она не вздохнула… отдаваясь ему.
И в этот момент Кросс понял, что не остановится, пока она не будет принадлежать ему вся. Пока не услышит тихих вскриков и вздохов, пока не попробует на вкус каждый клочок ее кожи, пока не проведет жизнь, изучая изгибы и впадины ее тела и разума.
Во всем виноваты годы целомудрия. После шести лет каждый поцелуй имел бы на него такое воздействие. Словно земля разверзлась.
«Ложь.
Это она».
И всегда будет она.
Отстранившись, Кросс прошептал:
– Ты обжигаешь меня, Пиппа. Воспламеняешь.
Он притиснул ее к стене своим телом. Чтобы… сжать ее подбородок в одной руке и приподнять лицо, получая лучший доступ к губам. И снова завладел ее ртом, бросившись в огонь, желая поглотить ее, стереть из ее памяти все воспоминания о другом мужчине.
Провел зубами по ее нижней губе и прикрыл глаза, когда Пиппа вздохнула и обвила руками его шею. А потом, боже милостивый, стала целовать Кросса. Она, его синий чулок, обладающий блестящим умом, сначала повторяя его движения, потом постепенно обучаясь, пока ученик не превзошел учителя в этой сладостной пытке.
Она извивалась, пожираемая тем же желанием, что и он. Раскачивала бедрами, обещая больше, чем, возможно, сознавала сама. Он со стоном прервал поцелуй… низким, мучительным стоном, эхом пронесшимся в крохотной комнатке.
Осыпал поцелуями ее щеки и подбородок, шепча:
– Пусть он целовал тебя, любимая, но его поцелуи ничто по сравнению с моими, так?
– Так, – выдохнула она.
Он вознаградил ее честность, лизнув раковинку ее уха и прикусив зубами мягкую мочку, и теребил ее, пока она не прошептала:
– Кросс…
Он поднял руку к ее вырезу и дернул ткань вниз, обнажив прелестную белую грудь и обводя пальцами сосок, пока он не затвердел. Пиппа завороженно наблюдала. Он стал щипать закаменевший кончик. Голова Пиппы бессильно откинулась. Она снова выдохнула его имя.
Кросс нежно поцеловал ее шейку и долго лизал это местечко.
– Его поцелуй не заставляет тебя выкрикивать его имя.
– Не заставляет, – согласилась она, вдавливая грудь в его ладонь. Словно его приходилось просить.
Кросс наклонил голову, взял сосок в рот и стал сосать. Пиппа пронзительно вскрикнула, но звук заглушили портьеры и говор игроков, которые понятия не имели, что происходит в нескольких футах от них.
Кросс вознаградил ее глубоким, страстным поцелуем и поднял юбки, обводя пальцем сначала край шелковых чулок, а потом и шелковистую кожу, поднимаясь выше и выше. Ее пальцы запутались в его волосах, притягивая ближе его голову, и она охнула.
– Скажи, прекрасная честная девушка, – прошептал Кросс, – заставляет ли его поцелуй захотеть поднять юбки и отдаться наслаждению здесь? Сейчас?
– Нет, – выдавила она.
Его рука скользнула еще выше, найдя то, что искала: пушистые волосы и роскошный влажный жар.
Его палец проник в ее мягкость. Пиппа была влажной и исполненной желания, а ему не терпелось дать ей все, что она желала. Кросс продолжал ласкать ее, шепча в темноте.
– Мои поцелуи заставляют тебя поднять юбки как можно выше. И я дам тебе все, чего ты достойна. Я научу тебя греху и наслаждению, несмотря на то, что половина Лондона сейчас в нескольких футах от нас.
– Да, – выдохнула Пиппа и одной рукой подняла юбки выше. Верный слову, Кросс проник пальцем еще глубже. Обводя большим пальцем затвердевший напряженный центр ее наслаждения.
– Это не ложь, Пиппа. Это правда. Порочная, но неопровержимая правда.
