ароматы специей и дух сырого свежеразделанного мяса. Завидев христианского
священника, сопровождаемого молодым рыцарем, народ расступался и уступал им
дорогу.
— Надень это, — сказал аббат Мори, протянув Гуго маленькую черную
бархатную шапочку.
— Зачем? — Удивился рыцарь, но шапочку все же надел, поскольку и аббат
сделал то же самое.
— Иначе евреи не пустят нас в свою синагогу. Там нельзя появляться с
непокрытой головой, чтобы не быть выше Бога.
— А что, разве без шапки человек может стать выше Бога?
— Конечно, нет. Но чужие традиции следует уважать, когда идешь в гости, не
так ли?
— А мы обязательно должны туда идти?
— Обязательно. Нас там ждут. Заранее уже были проведены кое-какие
переговоры, и в синагоге мы найдем того, кто поможет нам в выборе проводника.
И аббат, в сопровождении недоумевающего Гуго де Пейна, решительно
направился к стоящему на противоположном конце главной улицы еврейского
квартала двухэтажному зданию, над входом которого был выбит в камне семисвечный
еврейский светильник менора[43]. Завидев двух христиан в камилавках, желающих
проникнуть в синагогу, ее тучный служитель попытался загородить дорогу своим
животом, но, когда, к его величайшему удивлению, старший из пришедших, по виду
священник, обратился к нему на чистейшем иврите, опешил и отступил. В те времена
даже среди евреев язык иврит был забыт почти полностью, и хорошо знали его лишь
немногие, непосредственно имеющие отношение к богослужениям люди.
Большинство же еврейского населения Европы давно уже забыло свой исконный язык
и говорило на местном, либо на идише[44].
Внутри здания, на втором этаже располагалась та самая талмудическая школа,
основанная Гершомом из Майнца, в которой работал теперь знаменитый еврейский
мудрец раввин Соломон Ицхаки, более всего известный своими комментариями к
священной книге иудеев — Талмуду. С этим раввином и собирался переговорить
аббат Мори.
В небольшом сводчатом зале, предваряющем вход в кабинет ученого, находились
многочисленные ученики. Человек десять подростков сидели на каменном полу и что-
то жевали, декламируя при этом вслух плотно набитыми ртами священные тексты.
Трое, мерно раскачиваясь в такт своим словам и накрывшись белыми покрывалами,
молились в углу. И вдруг все они, как один, даже те, которые молились, затихли и
воззрились на пришельцев.
— Шалом ле кулям! Мир вам! — Поприветствовал их аббат на иврите, но
ученики раввина по-прежнему молчали, тупо уставившись на большой серебряный
крест на груди аббата. Пауза длилась довольно долго, пока двое старших учеников не
подошли к гостям. Манеры учеников раввина не отличались особой любезностью,
пейсы топорщились, а глаза излучали недоверие.
— Кто ты, христианин, говорящий на иврите? Разве ты не знаешь, что
иноверцам запрещено входить в синагогу? Что привело тебя сюда, и кто твой
вооруженный спутник? — Спросил аббата старший из учеников, высокий
краснолицый человек лет двадцати семи с рыжими всклокоченными волосами.
— Мое имя Мори, год назад я прибыл из Эрец-Исраэль и вскоре снова туда
собираюсь. А мой спутник рыцарь Гуго де Пейн, человек, хотя и молодой, но весьма
благородный. Он не причинит вам вреда. Скажите достопочтенному раввину
Соломону Ицхаки, вашему учителю, что аббат Мори пришел поговорить с ним о его
родственнике Эфраиме. Этого будет достаточно.
Наконец, после доклада учеников, пришедших допустили в кабинет раввина.
Соломон Ицхаки не выглядел аскетом. Одет он был очень опрятно, и, несмотря на
седьмой десяток, круглое лицо его светилось здоровьем, а окладистая седая борода
была тщательно расчесана. Обстановка его кабинета состояла из нескольких высоких
открытых шкафов с толстыми книгами и пергаментными свитками. Сверху на шкафах
стояли золотые и серебряные семи и девятисвечники разных размеров.
Ицхаки важно восседал на высоком табурете перед большим бюро с разложенной
на нем книгой, в которую раввин писал что-то остро отточенным гусиным пером.
Справа и слева на высоких подставках покоились две раскрытые инкунабулы, в
которые ученый то и дело заглядывал. Раввин был поглощен работой и даже не
поднялся навстречу вошедшим, но сразу предложил им сесть напротив него на
длинную скамью из черного дерева. Гуго молча осматривал кабинет, пока аббат с
раввином вели беседу на иврите, которого молодой рыцарь не понимал, хотя когда-то
давным-давно покойный мудрый монах Аквиор, его учитель, пытался научить
мальчика иудейской азбуке.
—Я вижу, что вы заняты, ребе. Но вопрос, который я хочу разрешить, не терпит
отлагательства. — Начал Мори.
—Посланный вами человек сказал мне, что вы придете, и что дело касается моего
родственника Эфраима. Но какой же срочный вопрос может быть у аббата к раввину?
— Поинтересовался Соломон Ицхаки даже не поднимая глаз от своей работы.
—Сначала я попрошу вас о неразглашении нашего разговора. — Сказал аббат.
—Посторонним незачем знать подробности жизни моей семьи, и все, что вы
скажете о моем родственнике, останется между нами. — Произнес Ицхаки, по-
прежнему не отрываясь от своего занятия.
—Итак, до нас дошли сведения, что на границе Арагона ваш зять Эфраим Бен
Кохав примерно два с половиной месяца назад попал в плен, и еврейской общине
Толедо похитителями было отправлено письмо о выкупе, которое было сразу
переадресовано вам.
—Да, к несчастью, все это так. О письме из Толедо я сам сказал вашему человеку,
но, позвольте полюбопытствовать, каким образом вы получили первоначальные
сведения?
—Думаю, из того же источника, что и вы. Один человек из охраны Эфраима
спасся от разбойников и сумел добраться до Шампани, он же и передал письмо вам. А,
поскольку этот человек состоит на службе у графа…
—И зовут того человека, если не ошибаюсь, Хромой Джек? — Перебил раввин.
—Совершенно верно, — кивнул аббат.
—Продажный англичанин! Слуга двух господ. Так вот оно что, этот нынешний
хилый граф Шампани, который не способен возражать даже своему сумасбродному
братцу, подослал к Эфраиму шпиона!
—Насколько мне известно, граф послал своего человека не шпионить, а охранять
вашего зятя.
—Хороша же охрана, которая при первой же опасности разбегается по домам! —
