прижалась к Войчеху, положила руку ему на грудь. Пламя, что разгорелось за ночь, медленно затухало. Уходило всё: страсть, страх, сожаление. Всё уходило вместе с самой короткой ночью.
Велга должна была ненавидеть Войчеха. Она повторяла это себе как молитву: она должна его ненавидеть. Это её долг перед родными. Велга обязана делать то, что правильно. То, что от неё ожидается. Она теперь старшая Буривой.
Они оба дышали размеренно, всё тише и тише, постепенно успокаиваясь. И Велга ощутила, как Войчех будто наконец-то расслабился. Его всегда напряжённое тело ощущалось мягче, податливее. Точно он первый раз за очень долгое время опустил мост на крепостной стене. Будто впервые подпустил кого-то так близко.
Туман окружал их со всех сторон, становилось всё прохладнее. Велга теснее жалась к Войчеху. Немного приподнявшись на локте, она огляделась, обвела глазами берег, прислушиваясь к песне лягушек, к далёким весёлым голосам, и наткнулась взглядом на насторожённый прищур Белого, почувствовала, как напряглись мышцы под её ладонью.
– Что такое?
– Утро.
Велга кивнула. Забрезжил рассвет, и наступил новый день.
– Утро, – отозвалась она эхом, легко, почти не касаясь, проводя ладонью по его груди к шее, растрёпанным волосам, острому подбородку, носу, лбу – точно кончиками пальцев пытаясь запомнить его очертания.
Скоро ей предстоит всё забыть. Так будет правильно.
– После пожара, – проговорила она негромко, почти не чувствуя собственных губ, – мне приснился сон. Он был такой же, как это утро, размытый в мареве, полный тумана, эха. Мне приснился яблоневый сад.
Светлые глаза распахнулись широко. И грудь поднялась в глубоком вдохе.
Велга избегала смотреть ему в глаза.
– Всё происходило ещё до пожара, но было иначе. И там, в саду, собралась моя семья. Все, кроме Кастуся. Мать, отец, братья, даже Рыжая. Мне подумалось, что там, в этом саду, должен быть кто-то ещё, я будто слышала их голоса, но никого больше не видела…
– Кто-то ещё? – Голос Войчеха прозвучал хрипло, глухо. Он почти не шевелил тонкими бледными губами.
– Думаю, это мои предки, которых я не встречала, но те, кто дорог моим родным. Мои бабушки и дедушки, прабабушки и прадедушки. – Она слегка улыбнулась, размышляя о том, как где-то там, под сенью яблоневого сада, Кажимеж Буривой обнял своих родителей, как Осне расцеловала своих старших сыновей.
– Любопытно, в моём саду… а в какой сад попал бы я? К Здиславе или к Венцеславе?
Велга думала, он ждал ответа, но голос Войчеха вдруг стал полон горечи и обиды:
– Плевать. Обе бессердечные стервы. Обе никогда не считали меня своим сыном. Обе заслуживают смерти.
И пусть Велге стоило наслаждаться его муками, она не могла. Она положила голову ему на грудь, точно пытаясь прикрыть собой огромную рану там, где билось его сердце.
– Ты веришь, что это и есть… жизнь после смерти?
– Может быть, – пожала плечами Велга. – А может, и нет. Не знаю. Это сон, который мне приснился.
Некоторое время они молчали, слушая дыхание друг друга и журчание реки.
– Но мне хочется верить, что такое место существует. Я не могу знать этого наверняка, я просто надеюсь, что это не конец. Что однажды я снова обниму своих родных. И мы найдём покой. Вместе. Уже навсегда.
В горле встал ком. Велга заморгала, пытаясь заглушить слёзы. Она не плакала так давно. В последнее время всё, о чём она помышляла, – это смерть. Не та горькая, пугающая, сжимающая ей рёбра тоской и скорбью. Иная: мстительная, яростная, кровожадная. Она жаждала смерти своих врагов. Велга решительно, без лишних раздумий выносила смертные приговоры другим. Чем она теперь отличалась от Венцеславы, от Здиславы, от Белого Ворона?
– Но это, наверное, всего лишь мечта. – Велга отстранилась от Войчеха и присела, глядя на реку. – Пресветлые Братья говорят, после смерти грешников ждёт Пустошь, но мало что говорят о том, что ждёт благочестивых людей. Теперь… теперь меня, видимо, тоже ожидает Пустошь. И вечный холод…
– Пресветлые Братья ни хрена не знают, – раздался из-за её спины голос Войчеха. – Смерть… впрочем, я тоже не знаю, что там после смерти.
– Ты же служишь Моране.
– И что? Я предпочитаю держаться от неё подальше. И, надеюсь, встретимся мы не скоро.
Велга обернулась через плечо:
– Если то, что рассказал Грач, – правда…
Белый недовольно дёрнул уголком губ:
– Тогда дела наши плохи. Точнее, мои. Тебя это вряд ли коснётся.
– Если Здислава оживит богиню смерти, разве не всем придётся плохо?
Он присел рядом:
– Если Морена обретёт человеческое тело, значит, её можно будет убить.
– Так ты…
– Я? Нет. Я не собираюсь бросать вызов госпоже. Наоборот, предпочту не допустить такого. Матушка пусть обломает зубы… а, точно. – Он сам усмехнулся своей шутке. – Нет уж. Лучше остановить матушку до того, как она проведёт свой обряд.
– Как ты её остановишь?
– Как обычно.
Он скосил на Велгу глаза, и она наконец сообразила.
– Ох… конечно, понимаю, она не лучшая мать на свете, но всё же она тебя воспитала…
– А ещё она убила мою сестру, хотела убить Грача и теперь попытается убить меня, если я не пойду на опережение. Поверь, у матушки нет ни капли сострадания или любви к нам. Мы для неё лишь слуги госпожи. И когда мы перестаём приносить пользу, оказываемся на маковом поле.
– Почему там?
– Говорят, маки сажают на могилах чародеев, чтобы они не выбрались наружу.
– Да, я тоже слышала об этом. Но вы же не чародеи. Только Грач. И даже он больше нет.
– Хм…
Белый жевал губы, размышляя.
– Если в могиле Вороны уже давно не сама Ворона, а Морена, то маки вполне имеют смысл. Видимо, матушка не хотела, чтобы госпожа выбралась на свет раньше срока. Может, это какая-то часть обряда.
Он помотал головой, точно мысленно споря с самим собой, слегка повернулся к Велге, но так и не взглянул на неё, промолчал.
– Что? – Она слегка подалась навстречу.
– Мы приносили посмертки своих жертв матушке, а она, оказывается, всё вкладывала в Ворону. Видимо, госпоже нужно очень много жизней, чтобы… ожить.
– И твоя жизнь – последняя, что ей нужна.
– Вряд ли последняя, – невесело улыбнулся Войчех. – Но нужная, чтобы набраться сил. Так что выбор у меня небольшой. – Он достал нож с чешуйчатой рукоятью и, сделав «страшные» глаза, провёл лезвием над рукой вдоль запястья. – Или так, – сказал он, – или так, – и взмахнул ножом в воздухе, точно перерезая кому-то горло. – Или я, или меня.
Повисла тишина, которую нарушало лишь противное пение лягушек. Из-за деревьев показались лучи зари. Покой, найденный ими на короткое предрассветное время, растаял в утреннем свете.
– Значит, убьёшь её.
– Угу.
Стараясь не смотреть на Войчеха, Велга поднялась, одёрнула подол, поправила волосы.
