У дизелистов от солярки по всему телу пошли фурункулы; у остальных подводников на коже выступила сыпь; на разъеденных соленой водой и обожженных солнцем лицах кожа лупилась, напоминая сухие картофельные очистки. На шее, прикрытой бородой, от грязи образовались огромные прыщи. Все страдали от тупой пульсирующей головной боли. Кожа на койках была скользкой от пота, вся лодка пропиталась потом и воняла. Из-за жары и миазмов, в которых смешались запах нефти, влажной кожи, пропотевшей одежды, гнилых лимонов и испарений от тел пятидесяти мужчин, было совершенно невозможно уснуть.
Субмарина превратилась в раскаленную сигарообразную тюрьму. День за днем моряки видели лишь железо, сталь, вентили, рычаги, клапаны и одни и те же невыспавшиеся лица с черными кругами под глазами. Сна не было, только апатичная сонливость, не дающая отдыха и дурманящая сознание.
После вахты мотористы курили сигареты под «деревенской липой», как они называли место у перископа. Через открытый люк они видели кусочек неба, и так на протяжении всего похода. Частые вражеские налеты донимали подводников, и на мостике могли находиться только вахтенные сигнальщики и командир. Температура в машинном отделении достигала 65 градусов.
В Карибском море лодка ныряла одиннадцать раз — когда появлялись самолеты. Вот и все события. Все остальное — опостылевшая рутина, и частью этой рутины было отвращение, которое люди питали друг к другу, и раздражение, вызывавшее страшную ярость от малейшего пустяка. Каким-то образом им удавалось удержаться от драк, и это было большим достижением.
Книги в корабельной библиотеке, совсем небольшой, были читаны-перечитаны десятки раз. Самой популярной была книга Нансена «В ночи и во льдах». Книжонки, посвященные сексу, тоже пользовались успехом, и вообще секс был главной темой всех разговоров. В крови больше не было селитры, кроме того, подводники ели много яиц. Пожалуй, это было единственное, что можно было есть в такую жару. Рундуки члены команды украшали самыми соблазнительными фотографиями кинозвезд. Тиммлер сказал, что все они по очереди спят с режиссерами, которые их снимают, и министром культуры, и если война будет проиграна, то они с таким же энтузиазмом станут ублажать и победителей. Они всегда на стороне победителя, именно по этому признаку можно узнать шлюху.
Доктор Тиммлер разбирался в этом деле, ведь он писал сценарии для фильмов. По его словам, один из них был почти уже принят, но из-за интриг одной из этих шлюх фильм по нему так и не сняли. Рассказ Тиммлера отдавал кислятиной и не вписывался в его философскую систему. Офицеры называли его «корабельным философом», поскольку он сам считал себя таковым.
Его дебют в качестве корабельного философа прошел в старшинской каюте, где он выступил с лекцией об офицерских борделях. Он сказал, что единственной приятной стороной его назначения военным корреспондентом было то, что он получил право посещать офицерские бордели. Но и тут офицерская каста его разочаровала. О да, эти дома содержали в чистоте, в них соблюдались требования гигиены, но атмосфера была ужасной. Это заведения для снятия избытка мужской половой энергии. И он закончил свою лекцию замечанием, что рядовой состав ничего не потеряет, если останется там, где он есть.
Свой следующий философский доклад он сделал в офицерской кают-компании. Дверь старшинской каюты оставалась открытой, и мичманы все слышали. В соответствии с современной модой Тиммлер начал с того, что он, как образованный человек, конечно, не верит в Бога и прочую подобную чушь. Тиммлер всегда был готов обсуждать вопросы религии — даже в абсолютно трезвом состоянии. На этот раз он заявил, что презирает людей, которые ходят в церковь из-за страха перед последствиями мышления, то есть таких людей, которые боятся думать. Что касается его, то он считает, что люди, которые не думают, — не живут, а просто существуют. И о политике он тоже был невысокого мнения. У немцев нет художественного дара, потому что они недостаточно поверхностны; они не могут идти на компромисс, им приходится все делать обстоятельно или не делать совсем, они не умеренны ни в добре, ни в зле. Сейчас Германия, несомненно, переживает период добра. Биополитически — он очень любил это слово, ибо сам его придумал, как он никогда не уставал повторять, — так вот, с биополитической точки зрения Германия — единственная динамичная нация в западном мире. Другие нации уже давно прошли эту высшую точку. О войне он тоже знал все и, как истинный философ, с пафосом дилетанта рассуждал о храбрости и чести…
— Разве вы не проголодались? — услышал Тайхман вопрос командира.
— Ну почему же, конечно проголодался. Не единым умом жив человек, ха-ха-ха, но если мне позволят сказать — дух превыше всего, даже миски с супом.
— Тогда продолжайте питаться духовной пищей, а мы пока съедим вашу порцию, — сказал командир и убрал тарелку Тиммлера. Это был первый и последний раз, когда Тиммлер философствовал в присутствии командира.
И не таким уж он был нигилистом. Смельчак лишь на словах, он тайно надеялся, что когда-нибудь будет награжден за свои познания, которые, как он охотно отмечал, приносили ему столько страданий. В целом это был обыкновенный писатель-неудачник, самолюбие которого было уязвлено тем, что моряки, несмотря на его многочисленные интеллектуальные дарования, не принимали его всерьез. Обладая стерильным интеллектом, он убеждал себя, что имеет право свысока смотреть на товарищей, и если взрыв глубинной бомбы лишал его аппетита, то он объяснял это тем, что у него более чувствительная нервная система, чем у других.
Подводники считали Тиммлера клоуном, безобидным придурком. Его терпели до тех пор, пока у него от невыносимой жары не начались заскоки и он не сделался опасен. Он воспринимал мужчин как представителей другого пола, и это вызвало отвращение у команды. Тиммлер стал агрессивен, и его пришлось привязать к койке. Тогда его безумие приняло новую форму — у него появилось навязчивое желание читать свои произведения всем, кто окажется поблизости.
Все началось с «Военного дневника». Время от времени командир делал записи карандашом в маленькой записной книжке — это и был «военный дневник». Когда другой работы не было, он просил первого лейтенанта отредактировать и отпечатать этот текст. Тиммлер помогал ему. Для него это была единственная работа на борту; он вдруг превратился в педанта и постоянно придирался к Энгелю.
Однажды он принялся просвещать Энгеля по пяти пунктам немецкой грамматики. Выражение «в то время как», дескать, применяется только тогда, когда два действия происходят параллельно во времени. Энгель не должен был писать «в то время как из-за тропической жары отказала опреснительная установка», поскольку жара не являлась действием. В качестве примера правильного применения выражения «в то время как» он приводил такую фразу: «В то время как одной рукой я расстегиваю ширинку, другой достаю из кармана презерватив».
— Ты отличаешься от свиньи только тем, — сказал ему Энгель, — что у тебя не четыре, а две ноги.
Тиммлер вскочил и помчался в центральный пост. Там он в великом возбуждении принялся ходить взад-вперед и в процессе этих перемещений набрел на бутылку газировки. Он приложил бутылку к губам и высосал ее до дна. Когда он поставил бутылку на пол, помощник механика увидел, что лишился своей шипучки. Он взял пустую бутылку и приложил ею философа по голове. Потом он извинялся перед инженером-механиком, заявив, что не мог и подумать, что человек может так легко вырубиться.
Придя в себя, Тиммлер нажаловался командиру. Винклер встал на защиту своего помощника.
— У бедняги, — сказал он, — отняли газировку, которую он копил три дня, вот он и повел себя, как муж, заставший жену в постели с любовником.
Ввиду смягчающих обстоятельств помощник механика получил семь суток ареста с отбыванием наказания в порту. Это означало, что отпуск его накрылся. Тиммлер настаивал, чтобы взыскание было оформлено письменно, но командир отказался, объяснив это тем, что Тиммлер не был военнослужащим.
На следующий день Тиммлер зашел в центральный пост и ударил помощника механика по лицу. Когда на шум пришел Винклер, Тиммлер ударил в ухо и его. Тиммлер явно сбрендил. Инженер-механик, старший квартирмейстер и Тайхман отнесли его в кубрик и привязали к койке.
По пути философ так пинался и брыкался, что разорвал ремешок часов Тайхмана. Он теперь носил их в свободное от вахты время и даже на мостике в сухую погоду. Командир о них больше не вспоминал. Когда Тайхман получил эти часы, сзади к их крышке был приклеен кусочек кожи. В жаре последних дней клей размяк, и кусочек кожи отлетел. Но надпись и дата, выложенная драгоценными камнями, остались. «Они все равно не потеряли своей ценности», — подумал Тайхман и спрятал их в самый дальний угол своего рундука.
