так уж давно, и Фая тогда не была милой и доброй девчушкой. Он по-прежнему видел в темноте, но уследить за ней взглядом не мог. Она кружила вокруг него, почти бесшумно, ни слова не говоря, шелестели лишь её шаги по палой листве.
Рана на его шее перестала кровоточить. И он тут же упал на колени, не потому что хотел извиниться, а потому что сухожилия под коленями оказались перерезаны вместе со штанами. Чирк и он уткнулся лицом в палые листья, недалеко от собственной рвоты, лесной дух смешался с кисловатым тошнотворным ароматом желчи, в его бок прилетел мощный удар, перевернув его и отбросив в сторону на пару шагов. Он оказался лицом к лицу с небом, его кровавое зрение потухло, вновь погружая его в полутьму, но он не потерял сознание, она не дала, вгоняя кинжал в его грудь, вновь не снимая с него одежды она вырезала из него арбалетный боль, а затем разрубила брюхо и вытащила второй, попутно укладывая потроха обратно вовнутрь, она медленно наблюдала за тем, как его нутро затягивает рану, как на его животе, подсвечивая распоротую рубаху сияет руна.
За всё время он не крикнул ни разу. Он мычал, он шипел от боли, но не кричал, и не слова больше ей не сказал. Она так же молча взирала на него, сидя на его ногах, на его причиндалах. А ведь ещё ранним утром они занимались в такой позе любовью, и она, кажется, вспомнила об этом… она внезапно разрыдалась, очень нелепо, и её это саму поразило. Её руки вместе с зажатым в пальцах кинжалом прижаты к лицу, она пару мгновений приглушённо плачет. Шэн не знает, как реагировать, он кажется уже ничего не знает, находясь явно не здесь, ничего не понимая, он пялится в звёздной небо.
Оттого, что никто не утешает её, у Фаи окончательно рвётся что-то внутри, и из груди вырывается настоящий звериный рёв, она издаёт его в безэмоциональное лицо Шэна, её глаза так оголились, словно сейчас вывалятся из орбит, а голос в этом зверином звуке рвётся на части вместе с горлом, под конец обрываясь шипящим хрипом.
Шэн не видит её лица. Он даже не смотрит на неё. Пытается собрать в себя побольше эманации боли и смерти, что так много сейчас вокруг и которая заменяет ему ману. Он смотрит на звёзды, ни о чём не думает, пока она тенью нависает над ним и издаёт этот страшный лающий звук, что обрывается хрипом. По этому звуку понятно, что говорить пару следующих дней она будет лишь шёпотом.
Но на этом она не успокаивается. Тело Шэна как в их первую встречу покрывается быстрыми шрамами, но если тогда она забавлялась, и резала не глубоко, едва задевая воздушным лезвием мясо, то сейчас она действовала без воздушного лезвия. Просто резала. Но очень жестоко, раздирала его плоть на несколько пальцев вглубь, кончиком ножа ковырялась в ранах, скребя по кости острым наконечником. Он даже, кажется, кричал, не сумев сдержать боли, но этот крик для него самого звучал словно через пелену. Вроде как он кричит, а вроде как и нет.
Шэну вдруг всё стало как-то не важно.
Она же тем временем кажется разозлилась. Что-то злобно шипела про пальцы, которые не отрастут. На небе к этому времени звёзды успели потухнуть… или нет, это кажется небо стало светлее, потому и звёзды на нём уже не так сильно заметны.
Он пытался залечить раны, беспрестанно выделяя огромное количество маны, руна на его плоти не справлялась с количеством силы, так же, как и каналы маны. Внутри его тела и снаружи него всё горело невидимым огнём такой силы, словно миниатюрный пожар разверзся и залил всё вокруг пламенем.
Шэн лениво подметил, что колдовать ему в ближайшие дни не получится, иначе он просто рассыпится прахом, не сумев удержать силу.
В какой-то момент он посмотрел на её лицо, желая увидеть лик своей мучительницы, и с содроганием подметил, что на её аккуратном лице, что сейчас неплохо освещалось в тусклом свете просыпающегося солнца, был хорошо виден след от удара, и на уголке губы вспухла алая ссадина. Её били, когда пытались…
Опустив взгляд ниже, он увидел разорванный ворот рубахи, почти обнажённую небольшую грудь, и тёмно-серые следы рук на её хрупком горле.
Душа дрогнула и в груди нехорошо так тоскливо что-то встрепенулось. Я почти ощутил к ней сочувствие, но тут она кровожадно улыбнулась и подняла с земли два быстро чернеющих пальца. Мои пальцы. Она положила их мне на грудь, накрыла сверху моей же искалеченной рукой, раны на которой уже успели закрыться и перестать кровоточить.
— Вот видишь, ты не всесилен, и можешь сдохнуть… — она шипела, с силой напрягая непослушное горло, на котором проступили кости и жилы от напряжения, — ты всего лишь моя зверушка, и теперь будешь слушаться лишь меня, а иначе я вырежу тебе глаза, вырву руки и отпилю ноги, а потом заброшу в какой-нибудь глубокий овраг, из которого ты…К-ха-Кх-м… — её голос всё же сорвался на кашель, она убрала кинжал обратно в ножны, нисколько не боясь безвольного меня. Рукой держится за горло, кашель её всё не прекращается, хотя она явно хочет ещё что-то добавить, да только не может. Потому просто пялится на меня со злобой своими дикими, слишком яркими в этом проклятом лесу, глазами.
А потом она встала, плюнула мне прямо в лицо и куда-то исчезла.
Тёплая слюна стекает по моей щеке, а я не хочу даже руку поднять, чтобы её стереть.
Вместо этого пялюсь на небо, вглядываюсь безвольно в свинцовые тучи, из которых кристально-белыми комочками валится снег. Он падает на моё лицо льдинками, и тут же тает, холодит кожу, пробуждает внутри меня воспоминания далёкого детства. Как мы с матерью в первый снег выходили гулять на улицу, если в этот день торговцы приезжали в Хамонд, то она обязательно покупала мне какую-нибудь сладость или деревянную игрушку – коня, щит, или меч. А если торговцев не было, то мы сильно не расстраивались, а просто бродили по округе, рассматривали стаи улетающих птиц, мелькающих в зарослях белок.
Весь день первого снега мать старалась провести вместе со мной. Всё дело в том, что моё полное
