за каждую картину, — заявил Диего. — И никакого торга.
Робинсон тут же согласился.
«Сколько денег! — подумала Фрида. Целое состояние».
Она выступила вперед.
— А вы не могли бы одолжить мне эти картины для выставки в Нью-Йорке? — поинтересовалась она с улыбкой.
Мистер Робинсон кивнул и добавил:
— Но я хочу забрать их прямо сейчас.
Фрида схватила картины и прижала к груди.
— Я принесу их вам через минуту. Сначала мне нужно с ними попрощаться.
— Конечно, Фрида, — сказал Диего и повернулся к Робинсонам: — Хотите чего-нибудь выпить?
Пока Фрида искала бумагу и ленту, чтобы упаковать картины, она чувствовала свою неразрывную связь с этими небольшими полотнами. От мысли, что с ними придется расстаться, в душе у нее разыгралась настоящая буря. Первая картина напоминала ей о том дне в Куэрнаваке, когда она внезапно поняла, насколько важны ее мексиканские корни. Эта работа ознаменовала поворот в жизни Фриды. А второе полотно, с мексиканским нарядом на фоне небоскребов, указывало на страшную утрату, которую она понесла в Штатах. При взгляде на картины Фрида переносилась мыслями в прошлое. Они были частью ее памяти, чем-то вроде дневника в картинах. Каково будет отдать их, не иметь возможности видеть их, когда пожелаешь?
«Посмотрим, — решила она, тряхнув головой. — Я всегда хотела, чтобы мои картины покупали. К тому же Робинсон — известный актер. Он покажет полотна другим людям, которые, возможно, тоже захотят что-то приобрести».
Она ловко обернула маленькие картины плотной бумагой и перевязала разноцветными лентами, которые обычно вплетала в волосы. Потом вернулась к гостям и с торжественным видом вручила свертки мистеру Робинсону.
— Я очень люблю эти картины, — призналась она.
— И я буду любить их, — ответил актер и протянул толстую пачку долларовых купюр.
Когда они снова остались одни, Диего, видя состояние жены, попытался найти слова утешения:
— Помнишь вопрос, который ты задала, когда впервые пришла ко мне в Министерство образования? Ты спросила, сможешь ли заработать на своих картинах. А иначе ты собиралась бросить рисовать. Я ответил, что тебе следует продолжать. Твои картины хороши, Фрида. Ты великая художница. Ты рисуешь сердцем. Может, ты даже талантливее меня. Но если ты хочешь, чтобы мир увидел и полюбил твои картины, придется их продавать. Даже когда это больно.
— Картины для меня как дети, которых у меня никогда не будет, — пробормотала Фрида.
— Однажды и дети уходят из дома, — ухватился за ее пример Диего.
— Спасибо, что утешил меня. — Она прижалась к мужу. — Мне нужно подумать о твоих словах.
В тот вечер, сидя в одиночестве у себя в спальне, Фрида взяла пачку банкнот и перелистала купюры. «Они сделают меня свободной, — подумала она. — Я смогу путешествовать, рисовать и делать все, что захочу, не прося денег у Диего».
Она подбросила пачку в воздух, и доллары просыпались на нее зеленым бумажным дождем.
Фрида не прогадала. По возвращении в Штаты Робинсон рассказал всем, что купил картины Фриды Кало и повесил их у себя дома. Актер был известным коллекционером, который специализировался на французских импрессионистах. И если он увидел во Фриде Кало перспективную художницу и повесил ее картины рядом с Дега и Гогеном, значит, в ее творчестве и правда что-то есть.
Глава 23
— Ты будешь верна мне в Америке? — спросил Диего.
Он не отходил от Фриды ни на шаг, пока она засовывала последние вещи в чемодан. Второй уже был набит битком, так что еле удалось закрыть крышку. Чемодан стоял у кровати, и Фрида постоянно на него натыкалась, бегая по комнате. Очень много места заняли ее многослойные юбки. Кроме того, она не знала, насколько задержится в Нью-Йорке. Уже начался октябрь, а выставка должна была открыться 1 ноября. Фрида метнулась к шкафу, потому что вспомнила, что забыла одну из вещей. Следовало поторопиться, если Фрида хотела успеть в аэропорт. Супруги поздно встали после шумной прощальной вечеринки, которую закатили накануне вечером. Диего всю ночь спал прижавшись к жене. Оба страшились разлуки и не знали, сколько она продлится. По меньшей мере несколько недель. Фрида вытащила из чемодана вышитую юбку, решив взять вместо нее тканую шаль из Гватемалы. Но крышка все равно не закрывалась, и Фрида застонала. К счастью, картины были отправлены в США заблаговременно.
— Буду ли я тебе верна? — переспросила она. Вопрос мужа вызвал у нее улыбку. Ведь у Диего постоянно были другие женщины. Когда они с мужем вернулись из Нью-Йорка, Фрида запретила себе любую форму ревности. Какой смысл терзаться? Пока она самая важная женщина в жизни Диего, все и так хорошо. Однако ревность самого Риверы ее раздражала. Почему ей нельзя поступать как он? Почему у него больше прав? Еще меньше она понимала, почему его не беспокоят ее романы с женщинами. Если бы он только знал, какими нежными могут быть женщины друг с другом и какое глубокое взаимопонимание существует между ними! Фрида вздохнула. Вообще-то, она написала Нику, что приедет, но никак не могла рассказать об этом Диего.
— Так что? — снова поинтересовался Диего.
— Ничего, — ответила она.
У нее не было желания делиться с ним своими мыслями по этому поводу. Муж все равно ничего не понимал, сколько она ни пыталась ему втолковать.
— Если ты мне не доверяешь, почему бы тебе не поехать со мной? — вместо этого предложила Фрида, вытащив из шкафа одну из своих туник уипиль и бросив ее в чемодан.
Наконец Фрида опустила крышку, Диего навалился на чемодан своим весом, и замки защелкнулись.
— Ты же знаешь, что я не могу уехать, — проворчал Ривера. — У меня слишком много работы. Нам нужны деньги. И Лев с Натальей тоже здесь.
Фрида остановилась перед мужем, взяла его лицо в руки и поцеловала в губы.
— Когда ты не со мной, я могу по тебе скучать, — заявила она.
Как ни странно, она говорила правду.
Фрида попыталась пройти мимо Диего, но он схватил ее и крепко обнял.
— Ох, Фрида, чтобы ты ухаживала за мной, мне нужно заболеть. Чтобы ты скучала по мне, тебе нужно уехать.
«Наверное, так оно и есть», — подумала она.
В аэропорту Нью-Йорка Фриду встречали журналисты и фотографы. Она видела в маленький иллюминатор, как они ожидают прибытия самолета. Сначала она подумала, что репортеры собрались ради другого пассажира, но стюардесса открыла ей глаза.
На фотографии, которая появилась в газете на следующий день, художницу запечатлели с высокой прической и в традиционном мексиканском наряде. На плечи была накинута шаль ребозо, открывающая обнаженные руки. Огромные серьги спускались почти до плеч,
