— Уходите! — кричал в таких случаях Фрейд. — А то разозлите медведя.
Иногда было достаточно низкого грудного рычанья и короткой атаки.
— Забавно, — говорила Сюзи, — на самом деле я не так уж и сильна, но никто и не пытается драться с медведем. Мне достаточно всего лишь схватить кого-нибудь, и он тут же съеживается в комок и начинает стонать. Все, что мне нужно, — это взять и дунуть на них, просто навалиться. Никому и в голову не приходит бороться с медведем.
Радикалы были так благодарны за медвежью защиту, что с переселением их наверх не возникло никаких трудностей. В середине дня отец и Фрейд объяснили им ситуацию. Отец предложил им мои услуги для переноски пишущих машинок, я начал таскать машинки наверх, в пустующие комнаты пятого этажа. У них было около полудюжины печатных машинок и один ротапринт, обычные канцелярские принадлежности и как-то многовато телефонов. На третьем или четвертом столе я начал немного уставать, но, пропустив из-за перелета свою обычную зарядку со штангой и гантелями, был благодарен за возможность размяться. Я спросил парочку молодых радикалов, где можно купить штангу и гантели, но они, похоже, были очень подозрительны — то ли потому, что мы были американцами, то ли они не понимали английского, а может быть, они просто предпочитали говорить на своем языке. Один радикал постарше пытался было протестовать и завел с Фрейдом какой-то спор, но медведица Сюзи стала мотать головой и тыкаться в колени пожилого господина, как будто хотела высморкаться в обшлага его брюк, и он успокоился и стал подниматься по лестнице, хотя он-то знал, что Сюзи не настоящий медведь.
— Что они пишут? — спросила Фрэнни у Сюзи. — Я имею в виду их брошюры — это какая-то пропаганда?
— Зачем им столько телефонов? — спросил я, потому что я не слышал ни единого звонка за целый день.
— Они постоянно куда-то звонят, — сказала Сюзи. — Думаю, они кому-то угрожают по телефону. А их брошюры я не читала. Я вне их политики.
— Но в чем заключается их политика? — спросил Фрэнк.
— Поменять все к чертовой матери, — сказала Сюзи. — Начать все заново. Они хотят покончить с прошлым и начать игру с нуля.
— Я бы тоже не против… — сказал Фрэнк. — Звучит неплохо.
— Я их боюсь, — сказала Лилли. — Они смотрят сквозь тебя, как будто не видят, хотя глядят прямо на тебя.
— Ну, ты уж очень маленькая, — сказала медведица Сюзи. — На меня они определенно смотрят, и слишком много.
— Один из них смотрит на Фрэнни, слишком много, — заметил я.
— Я не это имела в виду, — сказала Лилли. — Я хотела сказать, что они не видят людей, когда смотрят на них.
— Это потому, что они думают о том, что все могло быть иначе, — сказал Фрэнк.
— Люди тоже, Фрэнк? — спросила Фрэнни. — Они думают, что люди могут быть иными? Да?
— Ага, — сказала медведица Сюзи, — например, мы все можем стать покойниками.
Горе сближает; в нашем горе, вызванном смертью матери и Эгга, мы узнали радикалов и проституток так, будто знали их всю жизнь. Мы были обездоленными детьми, без матери (для проституток), наш брат погиб во цвете лет (для радикалов). Таким образом, желая компенсировать нашу скорбь и дополнительное уныние, вызванное условиями «Гастхауза Фрейд», и проститутки, и радикалы относились к нам с особой теплотой. И хотя они различались как день и ночь, у них было намного больше общего, чем они сами предполагали.
И те и другие верили в коммерческие перспективы простого идеала: что в один прекрасный день они смогут стать «свободными». И те и другие относились к своим телам как к чему-то, чем легко можно пожертвовать (и что легко можно будет восстановить или заменить, когда тяжелые времена пройдут). Даже имена у них были похожими, правда по разным причинам. Они предпочитали псевдонимы или прозвища, а если и пользовались настоящим именем, то уж никак не фамилией.
Собственно, двое из них звались одной и той же кличкой, но путаницы не возникало, так как радикалы все были мужчинами, а проститутки — женщинами, к тому же они никогда не появлялись в «Гастхаузе Фрейд» в одно и то же время. Это имя было Старина Биллиг, и billig по-немецки означает «дешевка». Самую старую проститутку звали так, поскольку ее цены были самыми низкими в том округе, где она работала; проститутки с Крюгерштрассе, хотя Крюгерштрассе и находилась в Первом округе, были своего рода подгруппой проституток с Кернтнерштрассе (за углом). Если свернуть с Кернтнерштрассе на нашу маленькую улочку, перемена ощущалась разительная — такое впечатление, будто погрузился в мир без света; покинув Кернтнерштрассе, ты сразу же терял из виду огни отеля «Захер», блеск Государственной оперы и замечал, что проститутки накладывают на глаза больше теней, что их ноги выгнуты «иксом» (от длительного стояния) и что в талии они кажутся заметно шире, напоминая манекен из комнаты Фрэнка. Старина Биллиг была старостой проституток с Крюгерштрассе.
Ее тезкой среди радикалов был пожилой господин, который яростнее всех спорил с Фрейдом по поводу переезда на пятый этаж. Этот Старина Биллиг заработал свое «дешевое» прозвище исключительной, как говорят, скаредностью и всей своей политической биографией. Товарищи называли его «радикалом для радикалов». При большевиках он был одним из них, а когда начали меняться названия, тоже сменил вывеску. Он был в первых рядах любого движения, но когда движение шло вразнос или нарывалось на серьезные неприятности, Старина Биллиг шаг за шагом отступал в тыл, а потом тихонечко скрывался из вида, ожидая следующей волны, чтобы снова оседлать гребень. Идеалисты среди молодых радикалов, с одной стороны, относились к нему подозрительно, а с другой — восхищались его долголетием, живучестью. Примерно так же смотрели на Старину Биллиг, проститутку, ее коллеги.
Старшинство — это установление, которое одинаково часто почитают и порочат, внутри и вне сообщества.
Как и Старина Биллиг среди радикалов, среди проституток больше всего спорила с Фрейдом насчет переезда тоже Старина Биллиг.
— Но вы же переезжаете вниз, — говорил Фрейд, — вам надо будет подниматься на этаж меньше. В отеле, где нет лифта, второй этаж лучше третьего.
Я еще мог как-то следить за немецким Фрейда, но ответ Старой Биллиг был мне не по зубам. Фрэнк сказал, что она протестует против переезда, так как ей надо переносить слишком много «сувениров».
— Посмотри на этого мальчика! — говорил Фрейд, крутясь вокруг меня. — Взгляни на его мускулы! — Фрейд, конечно, «смотрел» мои мускулы на ощупь; сжимая их и похлопывая по ним, он подталкивал меня к старой проститутке. — Потрогай сама! — кричал Фрейд. — Он может перенести все твои сувениры. Дай ему день, и он сможет перенести весь отель!
А Фрэнк перевел мне, что ответила старая проститутка.
— Мне ни к чему трогать никакие мускулы, — сказала Старина Биллиг, отклоняя предложение Фрейда пощупать мои мышцы. — Я достаточно нащупалась мышц, когда спала, черт подери! — сказала она. — Конечно, он может перенести сувениры, — согласилась она. — Но я не хочу, чтобы мне что-нибудь разбили.
Таким образом, я переносил «сувениры» Старины Биллиг с великой осторожностью. Коллекция фарфоровых медведей, которая могла поспорить с коллекцией моей матери (а после смерти матери Старина Биллиг пригласит меня посещать свою комнату в дневное время, когда она не работает и ее нет в «Гастхаузе Фрейд», и я мог спокойно проводить время в одиночестве с ее медведями, вспоминая коллекцию матери, которая погибла вместе с ней). Еще Старина Биллиг любила растения, свешивавшиеся из горшков в форме каких-нибудь животных или птиц: папоротники окружали фламинго, цветы пробивались из лягушачьей спины, апельсиновое дерево вылезало из головы аллигатора. У остальных проституток были только смена одежды, косметика и лекарства. Было странно думать о том, что в «Гастхаузе Фрейд» они держали только «ночные комнаты» в отличие от Ронды Рей, у которой была «дневная комната»; меня поразила мысль, что дневные и ночные комнаты использовались для близких целей.
Мы встретились с проститутками в первый же вечер, когда помогали им переехать на другой этаж. Проституток с Крюгерштрассе было четверо плюс Старина Биллиг. Их звали Бабетта, Иоланта, Черная Инга и Визгунья Анни. Бабетту звали Бабеттой, поскольку она единственная из всех разговаривала по-французски, и считалось, что большинство французских клиентов (французы очень не любят разговаривать на каком-либо другом языке, кроме французского) предназначаются для нее. Бабетта была маленького роста (и потому стала любимицей Лилли), с кукольным личиком, которое в полумраке фойе «Гастхауза Фрейд» могло под определенным углом показаться неприятно похожим на мордочку грызуна. В последующие годы я буду думать, что Бабетта страдала анорексией, хотя тогда, в 1957 году, я, да и никто из нас, даже не догадывался, что такое анорексия. Она носила платья из тканей с изображением цветов, очень легкие платья, носила она их, даже когда лето давно кончилось. Если она красилась, то, глядя на нее, можно было подумать, что она переусердствовала с пудрой (казалось, дотронься до нее пальцем, и из ее пор выпорхнет облачко пудры); в остальное же время ее кожа напоминала воск (казалось, дотронься до нее пальцем, и под ним останется ямочка). Однажды Лилли сказала мне, что миниатюрность Бабетты сыграла важную роль в ее (Лиллином) взрослении, поскольку Бабетта помогла Лилли понять, что маленькие люди могут вступать в половые отношения с большими людьми и при этом не ломаться вконец. «Не ломаться вконец», — именно так Лилли это преподносила.
