России оценить сложно, все же отметим, что в отсутствие других новостей они могли иметь некоторый кратковременный эффект в широких слоях общества.
При объяснении причин поражения 1812 г. в Россию устоявшиеся за многие годы стереотипы о ее климате были удачно использованы наполеоновской пропагандой, а суровая зима объявлялась едва ли не главной причиной поражения Великой армии в кампании. Такая трактовка событий 1812 г. поддерживала миф о непобедимости Наполеона и надолго закрепилась в общественном мнении Франции и всей Европы. Многочисленные заявления мемуаристов и самого Наполеона о том, что погода в год похода в Россию сильно отличалась от обычной для этой местности, порождены лишь желанием французов оправдать собственное поражение чрезвычайными условиями, которые якобы невозможно было предсказать. Хотя в реальности император французов еще в начале 1812 г. обладал точными описаниями русской зимы, основанными на многолетних наблюдениях, и реальная погода конца 1812 г. всего-навсего совпала с этими описаниями.
* * *
Революционное десятилетие, протекавшее сначала под лозунгом союза французского короля и его подданных, затем под призывами к уничтожению «коронованных тиранов», лишь ненадолго изменило привычную для прессы Старого порядка диспропорцию внимания к различным институциям Российского государства. На протяжении всего периода 1789–1814 гг. относительно регулярно новости приходили непосредственно из Санкт-Петербурга и касались прежде всего важных политических событий, в центре которых всегда находился император и его двор. Несмотря ни на какие перемены в отношениях двух стран, пресса не была способна изменить институциональные устои Российской империи, в которых все было накрепко связано с двором и личностью монарха, поэтому на всем протяжении Революции и правления Наполеона придворная жизнь была главным объектом освещения французских газет.
Следуя просветительской традиции, двор в интерпретациях журналистов оставался верховной инстанцией, а все прочие органы власти служили его ответвлениями, их самостоятельная роль отрицалась, а их функции смешивались. Само словосочетание «русский двор» включало в себя как непосредственно монарха и императорскую фамилию с его ближайшим окружением, так и Сенат с Синодом, и коллегии, а позднее министерства и банковские учреждения (которые воспринимались как придворные кредитные институты). После дипломата Э. Жене никто не отважился заявлять о наличии подобия политических «партий» или «клубов» в российской столице, поскольку политическую жизнь России во Франции воспринимали относительно реалистично и исходили из давнего постулата просветителей об отсутствии в России третьего сословия.
О том, что русский император возглавлял высшую административную и церковную инстанцию и таким образом являлся «духовным главой» для своих православных подданных, газеты напоминали в период, когда Павел возглавил еще и католический Мальтийский орден. Светский характер императорской власти в России впервые был поставлен прессой под сомнение. Наполеоновская печать, лишенная возможности писать свободно на военные и политические темы, много внимания уделяла вопросам науки, искусства, литературы и театра. В газетных публикациях о российской столице на протяжении 1800–1814 гг. обнаруживаем хронику петербургской культурной жизни, которая расширяла круг знаний и представлений о России в целом. Так или иначе императорский двор был единственным светским институтом России, который интересовал газеты всех без исключения направлений на протяжении рассматриваемого в нашем исследовании 25-летнего периода.
Образ российской монархии со времен визита Петра I во Францию оставался персонифицированным, внимание прессы было приковано к монархам и первым лицам из их окружения, а не к государственным институтам и традициям управления страной. По материалам прессы французский читатель знакомился не только с большой политикой, но и узнавал о характере, здоровье, семье, привычках, вкусах монархов. Некоторые центральные издания в 1789–1792 гг., а затем в 1800–1812 гг. регулярно публиковали все официальные документы и почти ежедневную хронику русского двора и петербургского общества, что было трудно осуществить в те периоды, когда дипломатические отношения между странами были разорваны, т. е. 1792–1800 и 1812–1814 гг., хотя и в это время некоторая информация подобного рода появлялась во французских газетах благодаря перепечатке материалов из других стран.
Именно политика оставалась определяющей темой в описаниях петербургского двора. Критика антиреволюционной политики Екатерины II в 1792–1796 гг. вылилась в диффамацию образа самой императрицы, становившейся из поборницы идей Просвещения, «коварной и честолюбивой» интриганкой, обманывавшей «доверчивых философов». Разочарование Екатериной II находило почти ежедневное отражение во французской печати. Moniteur, Journal des hommes libres, Journal de la Montagne, Journal de Paris, Mercure de France и другие периодические издания сотворили «черную легенду» о царице как о правительнице, уничтожившей сперва супруга, а затем соперника – «шлиссельбургского узника», отстранившей сына от престола, озолотившей своих фаворитов, утопившей в крови пугачевское восстание, захватившей лучшие земли Турции и Польши и при этом повергнувшей собственную державу в состояние полной нищеты.
Известия о воцарении Павла вызывали восхищение прессы, надежды на реформы и смену внешнеполитического курса. Но традиция разоблачений «деспотизма» царей не угасла со смертью Екатерины II, ожидание от Павла I решительных перемен в духе идей Просвещения оказалось напрасным, а вступление России во Вторую коалицию изменило систему оценок: царь снова рассматривался как воплощение деспотизма, фанатизма, агрессивной военной политики или жертва приступов безумия. Временами газеты сравнивали Павла I с Робеспьером и Аттилой.
Маятник вновь качнулся в другую сторону, когда у власти во Франции оказался генерал Бонапарт, мечтавший о союзе с Россией, а Павел I отозвал войска Суворова из Европы. Гибель русского императора не помешала заключить мирный договор между Францией и Россией в 1801 г., а французская пресса принялась по традиции превозносить мудрость, милосердие и другие таланты Александра I. Тогда сложилась своеобразная «матрица» интерпретаций действий русского двора: в периоды франко-русского сближения (18001804 гг., 1807–1810 гг.) даже осторожные заявления царя и попытки реформ трактовались как «революция сверху» и следование передовым идеям Просвещения, а в периоды острых конфликтов инициативы русского монарха преподносились в газетах как ошибки, навеянные агентами Лондона, французскими эмигрантами, давлением косного дворянства и духовенства, или объяснялись обычной недальновидностью царя и его министров. Важно заметить, что эта особая оптика французских газет в отношении России не обязательно отражала политические пристрастия автора. Роялисты и якобинцы, хотя и скрывавшие свои истинные принципы, одинаково зависели от желаний императора Наполеона и потому строго выполняли требования министра полиции.
Череда дворцовых переворотов в России XVIII в. приучила наблюдателей следить не только за персонами самодержцев, но и за всей российской аристократией, оказывавшей решающее влияние на судьбы трона. В центре внимания прессы неизменно находились царские фавориты (Г. А. Потемкин, П. А. Зубов и др.), дипломаты (А. А. Безбородко, И. А. Остерман, Ф. В. Ростопчин, А. Б. Куракин, Н. П. Панин, А. Р. Воронцов, Н. П. Румянцев), высшие чиновники и военачальники (П. А. Румянцев, М. И. Кутузов, А. В. Суворов и др.). Французские газеты Парижа, Лейдена, Франкфурта следили за возвышениями и падениями российских царедворцев так же внимательно, как следили за курсами торгов на ведущих европейских биржах, но с разной
