как Будда, герой или бог, – приспосабливая учение Будды к уникальной ситуации каждого страдающего индивидуума. Он стал даже птицей, чтобы и птицы могли услышать дхарму. От некоторых буддистов можно услышать, что Иисус – одна из форм Авалокитешвары; а тибетцы утверждают, что в наше время он воплотился в нынешнем Далай-ламе.
В «Лотосовой сутре» Будда объясняет упайя-каушалью перед огромным собранием в простых притчах, оживотворяющих эту концепцию. Его учение, говорит он, как дождь, что изливается на все растения, однако каждое впитывает воду по-своему, в соответствии со своей природой и своими возможностями ее принять[735]. Сам он – как проводник, ведущий людей в страну вечной радости: когда идущие за ним устают и готовы остановиться, он, подобно волшебнику, создает зачарованный город, где они смогут отдохнуть и с новыми силами двинуться к цели. Под волшебным городом имеется в виду арахантство – не цель, но лишь остановка в пути[736].
Затем вдруг, к изумлению всего собрания, в небесах появляется еще один Будда. Он представляется как Будда Прабхутаратна и объясняет: он так восхищается «Лотосовой сутрой», что дал обет присутствовать везде, где ее проповедуют. Оказывается, «Лотосовая сутра» – не новое писание: она была частью учения каждого Будды в каждую эпоху. Согласно учению некоторых буддистов, Прабхутаратна умер много эпох назад – но вот он здесь и полон жизни; как и Гаутама Будда, он по-прежнему присутствует в мире[737]. Явление Прабхутаратны демонстрирует необычайную силу «Лотосовой сутры»: нам говорят, что, если человек услышит хоть одно слово из этого писания и возрадуется ему хоть на миг – достигнет просветления. Эту сутру следует не просто читать, но поклоняться ей, как самому Будде, «приношениями цветов, благоуханных ожерелий, сожжением благовоний, приношениями шелковых покрывал и одеяний, исполнением музыки»[738]. Так в нашем мире дуккхи Будда становится силой, обращение к которой дарует спасение. Однако «Лотосовую сутру» необходимо проповедовать в правильном духе: с сердцем безмятежным, честным, смелым и радостным, праведно и с великим состраданием[739]. Одна из причин популярности «Лотосовой сутры» – ее идея, что даже малейший акт преданности может принести непропорционально большой результат. Даже если кто-то просто поднимет руку и скажет: «Поклонение Будде» – он уже на пути к просветлению.
«Лотосовая сутра» ничего не говорит о «пустоте», однако ее «волшебные» события отражают тот мерцающий, сноподобный мир, что открывается нам, едва мы отказываемся от жесткой категоризации. Однако «пустота» – главная тема «Вималакирти сутры», одного из самых популярных писаний Махаяны[740]. В начале ее мы узнаем, что Вималакирти, богатый домохозяин из Вайшали, весьма уважаем за свое философское учение, хоть некоторые и считают, что он многовато говорит. Но он стенает и жалуется, что ученики Будды больше его не посещают; так что огромная толпа буддистов под предводительством бодхисаттвы Манджушри, прославленного своим великим состраданием, покидают дом Будды и заполняют дом Вималакирти, чтобы поговорить с ним о пустоте. Вся сутра демонстрирует свободу, которую обретаем мы, когда понимаем, что, в сущности, ничто не существует. Вималакирти доказывает, что, стоит отказаться от дуалистических привычек сознания, разделяющего материю и дух, человеческое и божественное, одну вселенную и другую – ты входишь в бытие, где возможно все. Ты понимаешь, что нирвана так близка к сердцевине всего и вся, что в обыденной жизни нам просто не удается ее заметить.
В «пустом» мире этой сутры мы видим, как Будда превращает пятьсот зонтов от солнца, расшитых драгоценными камнями, в купол, отражающий всю вселенную – и с изумлением смотрим, как тысячи последователей Будды чудесным образом размещаются в скромном доме Вималакирти. Вималакирти вызывает Богиню Мудрости, та благословляет слушателей цветами и дразнит великого араханта Сарипутту, известного своей мизогинией, напоминая ему, что ни мужественности, ни женственности не существует. Вималакирти заказывает обед из иной вселенной: кушанья приносят ему бодхисаттвы из страны великого Будды Сугардхакуты. Наконец Вималакирти уменьшает все собрание, берет в ладонь и аккуратно переносит обратно к Будде. Тут открывается, что Вималакирти – не простой человек, а воплощение Будды Акшобхьи, и у него есть собственная чудесная страна, известная как Абхирати («Острое наслаждение»).
Легкое, «сказочное» очарование этой сутры подрывает привычные нам представления о писании: здесь нет суровых заповедей, нет пугающих откровений или обличений, нет мрачных пророчеств. Однако она задает нелегкие вопросы. Если наш мир – страна Будды Гаутамы, почему он все еще полон страданий? Означает ли это, что наш Будда бессилен, что он слабее Будды Сугардхакуты, создателя Благовонной Вселенной? Вималакирти указывает, что Будда Гаутама спасал наш мир всего сорок лет и что наше восприятие мира определяется нашим непросветленным сознанием. Но также он настаивает на том, что наш мрачный мир более восприимчив к достижению просветления, чем «благовонные» и «полные наслаждений» миры «более успешных» Будд, поскольку страдания, которые мы видим вокруг себя, пробуждают в нас сострадание. Сострадание наполняет нас дискомфортом и, подобно стрекалу, побуждает бодхисаттву приносить обет, а не удаляться в одинокую нирвану араханта[741].
Один вопрос об истине недуальности, Последней Истине, столь глубок, что даже красноречивого Вималакирти погружает в «грозовое молчание», напоминающее молчание в конце брахмодья. Махаяна создала множество пространных писаний, однако самая короткая ее сутра состоит всего из трех предложений. Начинается она, как обычно, с того, что Будда сидит перед собранием из тысячи двухсот пятидесяти монахов и миллиардов бодхисаттв, однако объявляет, что на сей раз его речь будет состоять из одного лишь звука – «А» – и слушатели встречают это объявление с радостью[742]. А – первая буква санскритского алфавита, «А» – звук, имеющийся в любой согласной; бесконечное и неопределимое «А» – символ пустоты[743]. Другие пошли еще дальше. Великий индийский философ Нагарджуна (ум. ок. 250 г. н. э.) отвечает молчанию Вималакирти своим утверждением, что Будда на протяжении всей жизни молчал: «Нигде, никому, никогда Будда не преподавал никакое учение»[744]. Другие сравнивали Слово Будды со звоном музыкальной подвески. Она рождает музыку, колеблемая ветром – так же и слова писания, как и все феномены, лишенные субстанции, становятся реальностью, лишь когда касаются умов и сердец одушевленных существ, сообразуясь с потребностями каждого[745].
* * *
Когда около 130 г. до н. э. внук Бен-Сиры перевел его книгу на греческий язык, он сознавал, что интеллектуальный и общественный кругозор в Иудее стремительно и трагически сужается. Ему хотелось открыть миру Израиля щедрую широту взглядов своего деда. Бен-Сира, с жаром поясняет его внук, посвятил себя «изучению Закона, Пророков и иных отеческих книг»[746]. Но серия бурных политических событий в Иудее и соседних регионах привела к созданию канона писаний, обладающего жесткими границами. Бен-Сира верил, что его
