не сам Яхве, а «великая слава» (кавод), отражение божественной сущности, задолго до того являвшееся Иезекиилю в облике «подобного сыну человеческому»[756]. В Книге Даниила, составленной в годы Маккавейских войн, пророк видит в видении «ветхого денми», сидящего на небесном престоле[757], и видит, как «подобный сыну человеческому» приходит освободить иудеев от имперской тирании[758]. Филон Александрийский описывал Моисея как «бога и царя всего народа», который «входил, как нам рассказывают, во тьму, где обитает Бог»[759]. Мы видим, как формируется новый кластер идей: человек восходит на небеса, входит в Присутствие Бога, преображается – даже обожается – и становится искупителем.
Благодаря попыткам Хасмонеев создать канон писания, начиная с начала II в. до н. э., в нашем распоряжении впервые появляются стандартизованные рукописи, почти идентичные Еврейской Библии нашего времени. Однако Хасмонейский канон включал в себя и откровенно пропагандистские Книги Маккавеев, изображавшие их героическое сопротивление Селевкидам именно как войну за писание – за «книгу Закона»[760]. Мы слышим, как Иуда Маккавей, ободряя свои войска, цитирует «Тору и Пророков»[761]. Однако – вот знаменательная перемена – слово «тора» теперь применяется только к Пятикнижию, а «пророки» охватывают от Моисея до Эзры: все позднейшие труды, написанные по-гречески, как книга Бен-Сиры, из писания исключены[762]. Таким образом, Еврейская Библия становится идентична «Закону и Пророкам».
Кумранские сектанты отказались принимать Хасмонейскую Библию[763]. Их библиотека показывает, что они признавали «Закон и Пророков», однако дополняли их книгами собственного сочинения. «Храмовый Свиток», по его собственному утверждению, продиктован Ангелом Присутствия Божьего. Его место действия – Синай, однако храм, который в нем описан, не имеет ничего общего ни со скинией, построенной в пустыне, ни с каким-либо другим израильским святилищем: он будет возведен Богом когда-то в будущем. Как и «Свиток войны», описывающий последнюю битву между Сынами Света и Сынами Тьмы, это мстительный текст, нетерпеливо ожидающий уничтожения врагов Яхве. Однако важно отметить: нет никаких указаний на то, что в Кумране планировали священную войну. Там верили, что инициатива в последние времена будет исходить не от общины, а от Бога[764].
Сектанты принимали и соблюдали закон Моисеев, однако на первом месте для них стояли собственные законодательные тексты, «Устав общины» и «Дамасский устав»: свой «Новый Завет» они считали более аутентичным, чем канон Хасмонеев. Не желая оставлять откровение в далеком прошлом, они называли последним из пророков своего Учителя Праведности. Они разработали вид экзегезы, который называли «пешер» («толкование»), показывающий, как древние пророки предсказывали пришествие их Учителя, Последнюю Битву и Новый Храм. Свой Новый Завет с Яхве кумраниты отмечали ритуализованной трапезой:
Где соберутся десятеро из Совета Общины, там и Священник будет посреди них. И сядут перед ним все сообразно званию своему, и будут спрашивать у них совета обо всех вещах. И когда приготовят стол для трапезы их и молодое вино для питья, Священник первым прострет руку свою, да благословит начатки хлеба и молодое вино[765].
Каждый вечер кворум лидеров-священников, собравшись в стороне от остальной общины, предавался чтению писания; во время этих вечерних чтений священники получали новые откровения на основе творческой экзегезы священных текстов[766]. Тора Божья не ограничивалась доэллинистическим прошлым, как уверяли Хасмонеи: новые интерпретации писания порождали все новые откровения.
В 63 г. до н. э. Хасмонейский режим пал в войне с римской армией, и иудейская ненависть к грекам перешла на Рим. Римляне установили суровый режим, обложили население непомерными налогами, разоряющими низшие классы, особенно в Галилее. Малейшие признаки неповиновения карались распятием. Как и персы, и греки, римляне правили через священническую аристократию в Иерусалиме, но кроме этого посадили на трон марионеточного царя Ирода (царст. 40–4 г. до н. э.), идумейского князя, недавно обратившегося в иудаизм. Ирод затеял масштабную строительную программу, включавшую в себя роскошный новый храм, привлекавший паломников со всего Ближнего и Среднего Востока, и тратил значительные ресурсы на поддержание иудейской диаспоры за пределами Палестины[767]. В этот период появились новые писания на греческом языке, в том числе «Книга Товита» и «Премудрость Соломона».
Основной наш источник по этому периоду – иудейский историк Иосиф Флавий (ок. 37–100 гг. н. э.), прекрасно знавший и греческую, и еврейскую литературу. Он происходил из священнической семьи, но принадлежал к новой секте фарисеев. Об этом движении в столь ранний период нам известно очень мало. Иосиф говорит только, что фарисеи прекрасно знали «предания старцев»[768]: по-видимому, это были писцы, которые в манере, свойственной их сословию, подходили к этим преданиям творчески[769]. Из слов Иосифа следует, что в его время многие – хотя и не все – иудеяне, галилеяне и идумеяне принимали «Закон и Пророков», устоявшийся корпус доэллинистических писаний:
Не обладаем мы мириадами разрозненных книг, спорящих друг с другом; наших книг, которым мы по праву верим, всего двадцать две, и повествуют они обо всех временах. Пять книг из них Моисеевы… Со времени смерти Артаксеркса, бывшего после Ксеркса царем Персии, пророки, бывшие после Моисея, записывали события своего времени и составили тринадцать книг. Оставшиеся четыре книги составляют гимны к Богу и предписания относительно поведения человека в жизни[770].
Но некоторые все же настаивали на том, что эпоха пророчеств не завершилась. Иосиф отмечает рост ненасильственных движений против римского владычества, возглавляемых самозваными «пророками», которых вдохновлял не только религиозный пыл, но и недовольство обременительными налогами.
Например, в 50-х гг. н. э. некий Февда возглавил Новый Исход: увел около четырехсот человек в пустыню Иудейскую, убежденный, что, если люди возьмут инициативу на себя, Бог пошлет им освобождение. Еще один пророк, имени которого мы не знаем, возглавил поход тридцати тысяч невооруженных людей через Иудейскую пустыню на Масличную гору, готовый взять штурмом Иерусалим и изгнать римский гарнизон не силой оружия, но властью Божьей[771]. Но эти движения не имели почти никакого политического влияния и безжалостно подавлялись. Иосиф не упоминает Иисуса из Назарета, прославляемого как пророка и целителя, который около 30 г. н. э. был приговорен римским прокуратором Понтием Пилатом к смертной казни через распятие после того, как накануне Пасхи возглавил в Иерусалиме провокационную процессию, приветствуемый возбужденной толпой, которая провозглашала его царем. Через несколько дней после казни ученики Иисуса увидели его в видениях преображенным до неузнаваемости, стоящим, как Енох, у престола Божьего в Небесном Храме: это убедило их, что Бог «помазал» его как своего мессию и что он скоро вернется, чтобы установить Царство Божье на земле.
В 66 г. н. э., после того, как очередной римский прокуратор изъял золото из храмовой сокровищницы, по всей провинции Иудея началось восстание против римлян. Кульминацией
