прозрения стоят наравне с видениями пророков древности, но нынешние религиозные авторитеты заявляли, что эпоха пророков окончилась на Эзре[747]. Однако многие иудеи с этим не соглашались.
К концу III в. до н. э. все больше иудеев получали греческое образование. Вместо принадлежности к избранному народу они надеялись стать гражданами мира; традиционная тора казалась им архаичной и полной запретов. В Иерусалиме Товиады, один из аристократических кланов правящего класса, хотели, чтобы их город отбросил еврейские традиции. К этому времени Птолемеи уступили свои сирийские территории царству Селевкидов, основанному в Месопотамии еще одним «преемником» Александра. Селевкиды контролировали население при помощи полисов, разбросанных по всему царству: все они были снабжены гимнасиями для «окультуривания» местного населения и создания эллинистического правящего класса. Антиох IV, воссевший на селевкидский престол в 175 г. до н. э., унаследовал сильно обедневшее государство, и действия его были обусловлены не только идеологией, но и финансовыми нуждами. Товиады стремились превратить Иерусалим в полис, поскольку это дало бы им значительные налоговые выгоды. Их вождь Иисус, принявший греческое имя Ясон, получил место первосвященника, предложив Антиоху огромную взятку из храмовой сокровищницы: взамен Иерусалим получил статус полиса. Несколько лет спустя соперник Ясона Менелай, происходивший не из потомков Аарона, перекупил первосвященничество, заплатив Антиоху вдвое больше. Вслед за этим разразилась гражданская война. Кончилась она тем, что Антиох оттеснил армию Ясона, и в благодарность Менелай сопроводил его в Девир, «Святая святых» храма, где царь забрал из сокровищницы сумму, равную храмовым сборам за шесть лет[748].
Религия, которую исповедовал в то время народ Иудеи, была еще не «иудаизмом» в привычном нам понимании – верой, в которой переживание божественного осуществляется прежде всего через изучение священных текстов. Писания были важны, но, как мы уже видели, сохранение их считалось в первую очередь обязанностью писцов и членов правящего класса. Вера большинства оставалась прежде всего храмовой религией, сосредоточенной на божественном присутствии (шхина) в Святая святых. Псалмы описывают, как, входя на территорию храма, израильские верующие ощущали, что вступают в иное измерение, существующее, как они верили, в одно время и параллельно миру повседневности. Иерусалимский храм был святым (каддош) – то есть «другим», «отделенным» от профанного пространства. По структуре это здание представляло собой три кольцевые «зоны»: внешняя – двор, далее – залы для поклонения, и внутренняя зона – Святая святых, вход в которую разрешался только священникам. Товиады и их коллеги исповедовали более светское мировоззрение, однако большинство иудеев были глубоко поражены и возмущены вторжением Антиоха на священную территорию – в центр их мира. Но худшее было еще впереди.
До сих пор ни Птолемеи, ни Селевкиды не вмешивались в религиозные дела своих подданных. Однако в 170 г. до н. э. по причинам, о которых нам трудно судить, Антиох учредил в храме новый эллинистический культ и запретил традиционные иудейские обычаи – пищевые запреты, обрезание и соблюдение субботы. Священническая семья Хасмонеев, под предводительством Иуды Маккавея, возглавила мятеж и в 165 г. до н. э. сумела не только отбить из-под власти Селевкидов Иудею и Иерусалим, но и создать маленькую империю, покорив соседние Идумею, Самарию и Галилею[749]. Однако, несмотря на благочестивое начало, империя Хасмонеев (165–63 гг. до н. э.) оказалась не справедливее и не гуманнее прочих аграрных империй. И, хотя Маккавеи изначально были враждебны эллинизму, их собственная власть обладала отчетливыми эллинистическими характеристиками. Чтобы включить в империю покоренных набатеян, идумеян и галилеян, они преобразовали «иудейство», до того жестко этническую категорию, в более инклюзивную идентичность, открытую и представителям других народов – по образцу того, что греки именовали «политией»[750].
Однако писание было для Хасмонеев очень важно: они нуждались в нем для утверждения своей религиозной легитимности[751]. Следуя примеру Александра Великого, создавшего канон эллинистических текстов, они настаивали на том, что только они обладают властью объявлять авторитетными одни иудейские книги и отвергать другие, и решительно утверждали, что эпоха пророков осталась позади. Фокальной точкой иудейской религии оставался Храм, но Хасмонеи поставили собственного первосвященника, чем нарушили иудейский закон, поскольку этот первосвященник не вел свой род от Аарона. Поэтому группа священников и писцов отделилась от Иерусалимского Храма, считая его безнадежно скомпрометированным, и вместе со своим вождем, Учителем Праведности, удалилась на берег Мертвого моря, в Кумран, чтобы создать там духовный храм и обновленный завет Моисеев.
Другие писцы отказались принять запрет Хасмонеев на создание новых писаний и яростно строчили новые тексты, как правило, посвященные проблеме храма и священства. Обычно у писца была та или иная «специализация». Так, Бен-Сира специализировался на книгах Премудрости, а эти писцы – на пророчествах: они утверждали: что бы там ни приказывали Хасмонеи, эпоха пророков не окончена – наоборот, когда же еще и ждать пророчеств, как не в нынешние смутные времена? Но вместо того, чтобы говорить от своего имени, как Амос или Осия, эти писцы-визионеры приписывали свои пророчества фигурам из далекой древности, второстепенным героям библейских повествований – Еноху, Симу или Варуху. Однако эти тексты не были «подделками»: как и сын Сирахов, писцы были убеждены, что их писания равнозначны писаниям пророков былых времен. Полагаясь на собственные видения, они творчески перетолковывали старые сюжеты, наделяли библейские истории новой образностью и заставляли их обращаться к настоящему. Такой творческой экзегезе они дали имя апокалипсис — «раскрытие» или «откровение»[752]. Прежде всего они обращались к главной проблеме своего времени: как войти в присутствие Божье теперь, когда Храм трагически осквернен? Популярность и долговечность их обильных писаний показывает, что многие иудеи разделяли с ними эту тревогу.
Авторы этих «пророческих книг» старались заполнить пробелы в библейском повествовании. Их, например, волновала история Еноха, отца Мафусаила, родившегося через шесть поколений после Адама:
И ходил Енох пред Богом, по рождении Мафусаила, триста лет и родил сынов и дочерей. Всех же дней Еноха было триста шестьдесят пять лет. И ходил Енох пред Богом; и не стало его, потому что Бог взял его[753].
Что означает «ходил с Богом»? Как «не стало» Еноха? Куда он попал, когда «Бог забрал его»? Он был взят на небеса? Писцы верили, что знают ответ. Начиная со II в. до н. э. и до нашей эры они писали о том, как Енох и другие библейские герои восходят в храм Божий на небесах, и этот опыт радикально преображает их.
В этих текстах Енох изображается по-разному: как священник, писец, пророк и даже как ангел[754]. В одном тексте он входит в Небесный Храм, видит там «престол возвышенный» и слышит голос: «Не страшись, Енох праведник, писец праведности, подойди ко мне и услышь глас мой»[755]. То, что «видит» Енох – разумеется,
