Сворачиваюсь клубочком, утопая в безудержных рыданиях и жалости к самой себе, никому не нужная, всеми брошенная и позабытая, а затем вновь проваливаюсь в сон –липкий, беспросветный, долгий, наполненный вспышками воспоминаний, отчаянно вырывающихся из памяти: улыбка Горской, жестокость Макеева, равнодушие Лероя, лицемерие Снежаны и упрёки отца, с самого утра сыпавшиеся на меня как из рога изобилия.
Выбраться из пучины сновидений удаётся лишь под вечер. На часах начало седьмого, а в животе нещадно сосёт и урчит: ела я в последний раз вчера утром. Плетусь в ванную и пытаюсь привести себя в божеский вид, чтобы спуститься к ужину, но как ни стараюсь скрыть болезненную красноту глаз и огромные впалые тени под ними, ничего не получается. Я выгляжу ужасно, но это меня совершенно не заботит. В конце концов, я устала казаться вечно счастливой и фальшиво улыбаться. Теперь понимаю: это путь в никуда.
Не успеваю выйти за пределы своей комнаты, как в нос ударяет тошнотворный цветочный запах. Он заполняет собой всё вокруг, просачиваясь в каждый укромный уголок. Сладкий, даже приторный, так сильно напоминающий о Снежане.
Розы...
Её любимые цветы, которые с появлением этой женщины в нашем доме я не переношу на дух. Прикрывая нос рукавом толстовки, наспех накинутой поверх спортивного топа, спускаюсь в гостиную и замираю от увиденного: всё вокруг засыпано белыми розами. Их сотни, если не тысячи, – кто-то явно решил меня добить.
– Арина, что за вид?! – восклицает Снежана, которую я не сразу заметила среди этого цветочного безумия. – Если тебе всё ещё плохо, то сиди у себя. Или решила нам всем испортить аппетит перед ужином?
– Вид как вид, – бормочу в ответ и иду в сторону кухни, откуда доносится приятный запах жаркого. Я так голодна, что готова слона проглотить.
– Грубиянка! – шипит мне в спину гадюка, но я уже привыкла не обращать на неё внимания. Это только на папу действуют её чары, но не на меня.
– Милая, что с тобой? – участливо вмешивается отец, заставляя меня обернуться и на миг поверить, что я всё ещё важна для него. Но тут же выдыхаю: его волнует только Снежана, и этот вопрос он адресовал не мне.
Не желая и дальше слушать, как некогда суровый и серьёзный мужик, каким был еще года три назад Пётр Кшинский, на моих глазах превращается в мямлю, спешу на кухню и достаю из холодильника йогурт. Как бы сильно я ни была голодна, сидеть за одним столом с этой ведьмой я просто не смогу.
– Поем у себя, – бросаю голубкам, пробегая мимо в сторону лестницы.
– Неблагодарная! – бурчит отец. – Снежана столько для тебя делает, а ты ей постоянно хамишь!
Останавливаюсь между второй и третьей ступенькой и смотрю на отца – точнее, на человека, который им когда-то был.
– Тебе совсем на меня наплевать? – Мне противно наблюдать, как он беспрестанно держит свою Снеженьку за руку, крутится вокруг неё, исполняя все прихоти, и постоянно встаёт на ее сторону. Какой смысл с ним спорить? Он всегда выбирает не меня. И если поначалу меня это бесило, то сейчас мне всё равно! В моём сердце не осталось ни грамма любви ни к кому…
– Господи, Арина! Ты опять? «Меня», «мне», «я», «я»! Ты же постоянно только о себе и думаешь! Рано или поздно каждому из нас надоест сюсюкать возле тебя, и даже мы отвернёмся. Не боишься?
– Па, да куда хуже-то? Это и так предел, – ухмыляюсь и бегу к себе. Подальше от ехидного взгляда Снежаны, пропитанного ядом, и бесконечных замечаний отца, который, в принципе, забыл, как им быть.
Все выходные сижу в своей комнате, лишь изредка спускаюсь, чтобы украдкой стащить яблоко или наспех сделать бутерброд, да и то стараюсь выбирать время, когда в доме никого нет.
Мобильный упорно молчит. Куску пластика абсолютно всё равно, что я смотрю на экран каждую секунду в надежде, что тот оживёт. Чего я жду, не знаю. Просто верю в чудеса. Хочу, чтобы Амиров забыл всё, что я ему сказала, чтобы вернулся, чтобы остался мне другом. Хотя бы другом... Но на экране не одного пропущенного...
Впрочем, Макеев тоже не спешит звонить, и в отличие от отца и Стервеллы я несказанно этому рада, хоть те и обвиняют меня в невежестве.
«Ты только посмотри, как он тебя любит!» – жадно окидывая взглядом бесконечные букеты, то и дело повторяла мачеха, стоило мне попасться в поле ее зрения.
«С Макеевым помирилась?» – вместо банального «привет» или «как ты себя чувствуешь?» при каждой встрече спрашивал все эти дни отец.
Они оба наивно полагают, что в нашей размолвке с Павлом виновата я. Хотя неудивительно. Странно, если бы они считали иначе. Но как бы старательно ни пытались меня заставить вывесить белый флаг, чувствую, что простить Пашу пока не готова.
Сегодня впервые выхожу к завтраку – пора возвращаться к жизни. За столом всё как обычно: отец штудирует политическую колонку в газете и попивает свежезаваренный кофе, Снежана деликатно тычет вилкой в воздушный омлет. Моё появление не вызывает ни удивления, ни огорчения или одобрения – меня просто не замечают. Сосредотачиваю внимание на чашке с кофе и небольшой булочке, а сама пытаюсь улучить момент и попросить отца заменить Амирова другим охранником. Уверена, так будет лучше, правильнее, да и легче нам обоим.
– Пап, – начинаю резко, понимая, что момент может и не наступить и отец попросту уедет в офис. – Мне нужен другой телохранитель.
– Что не так с Амировым? – бубнит тот, бросив на меня мимолётный, ничего не выражающий взгляд. А я не знаю, как объяснить свою просьбу: не могу же я в красках рассказать отцу правду.
– С ним всё так, просто... – И замолкаю, закусывая губу. Чёрт, ну почему всё так сложно?!
– Петя, я же тебе говорила, – нагло вклинивается в наш со стариком диалог Снежана, пока я с силой сжимаю в руках изящную маленькую чашку из хрупкого фарфора. – Видишь, и Арина поняла!
