равно пошли наперекор ему. Судьбе.
Нас уже ждут. С каталкой, делегацией врачей во главе с Эльвирой Викторовной. И смотрит она на нас не очень-то добро.
— Давай помогу, — вытаскиваю мою малышку из машины и несу на руках к дверям больницы.
— Олеж, они же не дадут ей умереть?
В ее голосе появляются плаксивые нотки. Высокие-высокие. Словно я ее последняя надежда. Уверенность в положительном исходе. Только я сам не уверен в этом.
Ева смотрит на меня как в тот день у этой самой клиники. Когда она решила прыгнуть мне под колеса, развела на поездку и рассказала о своем друге. С той же болью. Грустью.
— Не дадут, малышка, обещаю, — и улыбаюсь в ответ.
— Олег Дмитриевич, кладите сюда! Быстрее, у нас мало времени! — командует Эльвира Викторовна, когда я аккуратно кладу свою девочку на каталку. — В операционную! Бегом!
Вся делегация заходит в помещение, едет по дальним коридорам, а я бегу следом. Не отрываю глаза от своей девочки, как и она от меня. Не разрушаем зрительный контакт, пока не доезжаем до дверей с горящей надписью: «Внимание! Идет операция!».
— Дальше нельзя, — говорит женщина.
— Ее спасут? Скажите, что спасут!
— Мы сделаем все возможное, — она окидывает меня строгим взглядом. — Я предупреждала о последствиях, Олег Дмитриевич, — разворачивается и исчезает за двойными дверьми.
Вот и все. Остаюсь один на один со своими мыслями. Прислушиваюсь к шуму за дверью, к происходящему. Пытаюсь хоть как-то предопределить итог операции. Не думать о плохом.
Не думать о том, что я могу их потерять…
— Вам необходимо прервать… — слышатся слова Эльвиры Викторовны.
— Спасите ее! Умоляю, спасите! — кричит по ту сторону двери моя девочка, пока ее голос не умолкает во врачебной суете.
И я бы умолял, пока не достигли бы желаемого. Но это бесполезно. Врачи не бессмертны. Они не боги, не судьба, которая может вмешаться в любой момент и поменять счет времени. Может повернуть события таким образом, что никакой критической точки для нас нет. Не существует. Мы так же счастливо живем в моей квартире в ожидании девочки, через пару недель придумываем имя, а зимой нянчим хрупкое тельце дочери на руках, пока не успокоится.
— Спаси ее… — повторяю слова Евы, глядя на слепящую люстру в тихом коридоре. — Умоляю, спаси ее…
Сижу здесь долго. Разговоров врачей не слышно. Вообще ничего не слышно. Меня словно лишили слуха. Ради безопасности, наверное, иначе разнес бы клинику по кирпичику, пока не узнал, что происходит с моими девочками.
Дверь внезапно открывается, заставляя меня вздрогнуть от неожиданности. Передо мной появляется наш Эльвира Викторовна в маске, держа в руках окровавленные перчатки.
— С Евой все хорошо. Она спит под снотворным. Сердцебиение стабилизировалось, состояние в норме. Завтра будет переведена в палату и можете ее забрать, — отчитывается серьезным тоном.
Выдыхаю. Наверное, слишком шумно. Прямо таки чувствую, как камень с души упал, как напряжение испарилось из моего разума. Но это чувство длится недолго.
— Что с ребенком?
Она молчит. Мнется некоторое время, пока я испепеляю ее всеми возможными способами. Медлит. Назло мне или же в попытке, что догадаюсь сам. Стягивает маску к подбородку, обнажив усталое лицо, глубоко вздыхает и произносит лишь одну фразу:
— Мне жаль.
Двух слов достаточно, чтобы поставить нам с Евой приговор. Чтобы все мечты разрушились, а новые не появились. Им не место среди страдания и горя, среди развалин наших жизней, наших желаний.
Этого достаточно, чтобы снести все воспоминания и оставить с болью утраты.
Из головы вылетает все. Местонахождение, время, часовые пояса. Все, кроме кровоточащей раны. Я подставил ее под удар. Собственными руками позволил ей выносить ребенка, зная о последствиях. Ева могла умереть из-за моего эгоизма, а я даже об этом не подумал. Не подумал о том, что нам придется пережить. И если я никак не могу смириться с новостью о смерти еще не родившейся дочери, то Ева…
Можно много раз про себя повторять, что она сильная, смелая и переживет потерю, однако я буду дураком, раз стану рассчитывать на силу духа моей малышки. Она так же сильна, как и ранима. Прямо пропорционально.
— Олег Дмитриевич, езжайте домой, — Эльвира Викторовна устало вытаскивает меня в жестокую реальность.
— Могу забрать Еву сейчас, пока она спит?
— Не стоит. Ей нужно отдохнуть, и вам тоже.
Киваю. Слова более не нужны. Лишние в этой погрязшей тишине. Единственное, о чем прошу, это навестить мою девочку, пока она спит. В ответ получаю такой же молчаливый кивок.
Спит. Крепко-крепко, как ангелочек. Лицо расслабленное, умиротворенное, еще не знающее, что уготовила нам судьба. А я готов проклинать всех на свете за эту несправедливость. Не смог уберечь нас от боли. От несчастий. Все могло закончится гораздо хуже.
Гораздо больнее…
Боль всегда присутствует в человеке в большей или в меньшей степени. Просто она периодически заглушается различными эмоциями. Счастьем, злостью, ревностью, умилением. Не замечаем отголоски, которые едва просачиваются внутри. Точнее замечаем только в незначительных ситуациях. Подвернул ногу, ударился о косяк. Но когда счастье с любимым человеком отходит на второй план, эта самая боль высовывается на первый и напоминает о себе каждый божий день.
Она заглушает все вокруг, ослепляет, не дает нормально жить. Заставляет существовать. Ты не замечаешь голода, страха, обиды, негодования, солнца за окном.
И даже родного человека, который испытывает то же самое.
Ева все время спала. Слишком много и слишком часто. За эти пару дней она бодрствовала всего часа три-четыре. Не замечал, когда она вставала, запивала таблетки стаканом воды, ела порцию каши и снова ложилась спать. Наверное, оно и к лучшему. Она все понимает, организм сам командует, что и как делать. Нам обоим.
Ее спасение — сон, а мое — мастерская. Она отлично изолирует от окружающего мира, погружает в работу надо картинами, в подготовку к новогодней благотворительной выставке. Снова. Эдгар согласился провести, но договорился уже с другим фондом, в котором был уверен. Запирался ото всех. И писал. Много. Долго. В один-два слоя, не больше, лишь бы не думать
