Он молча дарит свое тепло, которого не хватало целый день. Что-то внутри меня начинает таять. Наверное, это лед, появившийся после выкидыша. Или новые чувства к родному мужчине? Может, возбуждение? Ну уж нет. Не в таком состоянии оно появляется и не при таких обстоятельствах.
Сейчас все очень сложно. И у меня, и у Олега. Он каждый раз улыбается, стоит нам встретить вместе утро, готовит завтраки, наполняя их зарядом энергии, но в его серебре затаилась муть, которая обычно пачкает драгоценные металлы. Ее можно оттереть щеткой, отмыть в специальном растворе, однако его рецепт мы не знали, а щетка с твердыми щетинами не справляется с данной задачей. Я не справляюсь. Потому что сломана. Стала мягкой.
Ему тоже тяжело каждый раз видеть мумию вместо любимой девушки, но я не могу иначе. Олег не сможет сидеть со мной двадцать четыре часа в сутки, а я не смогу изображать счастье.
— Яичницу спалила, — говорю спокойно и выкидываю остатки черной гнили в мусорное ведро. Тут же теряю остатки его тепла, но они вряд ли как-то помогли мне. Лед так и не растаял.
— Ничего, сделаем еще.
И снова улыбается. Как же я ненавижу эту наигранность! Горю желанием вырвать ее с корнями, лишь бы больше не притворялся.
— Олеж, я не…
— Нам нужно покушать, — произносит более убедительно.
— Ну ладно, — равнодушно пожимаю плечами и облокачиваюсь о тумбу. А когда-то давно я запрыгивала на нее и наблюдала, как Олег в редкие дни готовил завтрак. Сейчас и желания нет прыгать, да и настроения тоже. Мебель испорчу.
Под моим почти внимательным взглядом он готовит омлеты с помидорами. Пахнет, наверное, вкусно. Я разучилась различать запахи. Барьер мешает. Какой? Неважно.
— Надеюсь, тебя не нужно кормить, как маленькую? — он приподнимает русую бровь. И снова улыбается! Сука!
— Нет.
К блюду не притрагиваюсь. Пытаюсь вилкой отломить кусочек, попробовать, но руки не слушаются, аппетита нет. И желания. Последний раз ела вчера и то с ложечки. Не зря Олег спросил о кормешке.
— Ева.
— Что?
— Съешь омлет. Я зря старался, по-твоему?
Снова улыбаешься? Серьезно, блядь? Опять? Да сколько можно? Думаешь, не вижу фальшь в твоих глазах? До невозможности злит. Он злит.
— Не могу…
— Что не можешь?
— Не могу я есть, не могу ходить по дому, где все напоминает о малышке, не могу эти стены видеть, дождь, солнце! — вскакиваю и нависаю над ним, облокотившись о стол. — На тебя смотреть не могу, когда ты фальшиво улыбаешься! Делаешь вид, будто ничего не случилось, а мне хуево вот здесь! — стучу кулаком в грудь. — Но тебе же насрать, да, раз ты изо дня в день издеваешься надо мной своими шуточками и улыбочками!
— А теперь послушай меня, — в считанные секунды Олег оказывается передо мной и дергает за локоть. Мы стоим слишком близко, дыхания борются друг с другом быстрыми и тонкими потоками сквозь напряженные ноздри. — Не тебе одной плохо. Я чуть не сдох, когда ты лежала в операционной. Ты чуть не умерла, понимаешь?
— Я не удержала ребенка, Олеж! Не удержала…
Чувствую, как по щекам стекают маленькие влажные дорожки, как голова автоматически опускается вниз, лишь бы не видеть его суровое лицо. Разозленное. Не сталкиваться со льдом в его глазах. С таким же, как и у меня в груди. Однако сильные пальцы, схватившие меня за подбородок, не дают этого сделать.
— Мы оба виноваты, — чеканит он по слогам, будто я так лучше пойму. — Этот период пройдет, мы снова попробуем, когда захотим. У нас еще будут дети, я не так безнадежен.
— А я?
— А ты вырастишь, окрепнешь, здоровье поправишь. Все с нами будет хорошо, ясно?
Я просто киваю головой в знак согласия. Без лишних слов. Они сейчас не нужны. Олег в ответ прижимает ближе к себе, сцепив руки у меня за спиной. Обнимает крепко-крепко. Касается губами моей макушки. Мы можем много раз утверждать, что все наладится, но я знаю наверняка это случиться не так скоро, как бы нам хотелось.
— Я тату недавно сделал. Хочешь посмотреть? — отстраняется от меня и заглядывает в глаза блеском чистого серебра.
— Давай.
Мы отходим в гостиную к окну, откуда разворачивается прекрасный вид на город. Помню, первые дни любовалась им, пока не привыкла. И только на один вид я буду смотреть с одинаковым восхищением. На обнаженное тело Олега, которое теперь украшали черные загагулины на левой груди.
— Нравится? — спрашивает мягким голосом.
— Да. Больно было?
— Немного.
— Она красивая, — дотрагиваюсь до нее пальцами. Аккуратно. Кожа вокруг все еще красная, а его лицо слегка кривится, когда касаюсь рисунка холодными пальцами.
Каждая для него что-то значила. Помню тот день, когда он объяснял мне значение иероглифов на костяшках. А вот переплетения вен не объяснил, но я сама догадалась со временем. И сейчас не сразу приходит в голову, что эти самые загогулины на груди — прописная буква «Е». Слишком красивая, с множеством вензелей и переплетений нитей. Как яблоко, которое содрали с дерева. Не шучу, даже маленький листок виден.
— Я тоже хочу тату, — добавляю спустя долгие минуты тишины.
— Тебе будет больно.
— Плевать.
— Хочешь, нарисую красками. Тебе понравится.
Олег, не дожидаясь ответа, тянет меня в мастерскую. В комнату, которую не посещала во время беременности и после выкидыши. Месяца четыре точно сюда не заходила, если не полгода. Здесь почти ничего не изменилось, все то же самое, только количество картин, стоявших в углу, стало чуть меньше, а на стене, справа от мольберта, красовалась «Хлоя».
— Где ты хочешь?
— Вот здесь, — освобождаю правое плечо от рукава объемной футболки и показываю на участок над левой грудью. — Сможешь нарисовать букву «О», как у тебя?
— Смогу. Краска будет долго держаться. Я где-то хранил специальную для боди-арта.
И мы начали работу. Сначала он обвел маркером рисунок, похожий на свой, затем нанес первый слой, растушевал. Второй. Третий. Сама ничего не вижу со своего ракурса, лишь чувствую прохладу маркера, красок, влажность кисти.
Чувствую,
