об ошибке. Вот и сейчас смотрю на холст, На холсте снова изображено что-то темное, абстрактное. За это меня и ценили, как художника.
Меня просто распирает чувство вины и боль утраты. А я ведь поверил, что с нами все будет хорошо, что Ева сможет выносить и родить здорового ребенка без последствий. Впервые поддался мечтаниям, забыл о реальности и рассудительности. Не подумал, что подверг ее жизнь из-за эгоизма, из-за возможности стать родителем. Не планировал, думать забыл, а когда узнал, что скоро стану отцом нашей девочки, считал недели, следил за здоровьем моих девочек больше, чем за своим.
Мудак. Какой же я мудак!
Из мастерской выбрался, когда перестал что-либо ощущать в принципе. Внутри меня просто-напросто ничего не осталось. Ни боли от потери, ни обиды. На себя. Недоглядел. Сколько часов просидел? Не считал. Что мне делать здесь? Ева все равно спит, из комнаты не выходит, плотно занавесив окна.
Выхожу на кухню, хочу поставить молоко кипятиться для моей девочки, когда проснется, но замечаю одну деталь. Комната в детскую приоткрыта. Сквозняк — подумаете вы. Ева — тут же всплывает в голове.
Я так надеялся, что эмоции остались там, на холстах, однако они снова обрушиваются на голову, когда вижу в недоделанной детской мою девочку. Она одиноко сидит у стены возле кроватки, напротив моего дизайна с Диснеевскими принцессами. Сжалась в маленький калачик, опустив голову в колени, совсем не двигалась, будто и не дышала вовсе. На голове те самые ушки, которые я заботливо положил у изголовья кровати.
Слишком больно. Сам не заходил в комнату, чтобы лишний раз не чувствовать пустоту, а сейчас она не просто заполняет меня с избытком, но и заставляет окаменеть на месте.
Не сразу делаю шаг. Второй. Третий. Сажусь на скрипящий ламинат, который не успел исправить, и без какого-то усилия поднимаю ее голову. Внимательно рассматриваю опухшее лицо. Красное. С темными веками. И таким разбитым взглядом, что все те чувства, оставленные в картинах, снова забрались под кожу, причиняя боль.
— Я его убила, Олежа… — медленно произносит одними губами, а через пару минут эта самая губа начинает подрагивать, глаза вновь наполняются слезами.
Моя маленькая. Пока я прятался от внешнего мира, погружался в картины, чтобы унять боль, она страдала. Одна. Без моей поддержки. Чувстую себя наивнм дураком. Лишь оправдывался, что она не спала, выходил, когда считал нужным, забыв о том, что моя девочка пострадала гораздо больше.
И считает себя виноватой вместо меня…
Дурак. Какой же я дурак! Кретин! Самый настоящий! Как я мог замкнуться в себе и забыть ее? Как я мог оставить ее наедине с этим горем? Ведь я так мечтал о семье, лелеял надежду, что могу иметь детей, но при этом забыл, что ни я один страдал.
— Прости меня… — хнычет Ева. — Я не хотела, прости…
Падаю рядом с моей малышкой, и прижимаю ее к себе. Позволяю крупным каплям впитаться в мое плечо. В грудь. Там, где сердце обливается кровью от этой ситуации. От слез моей девочки. Ей все еще нельзя волноваться во избежании обострения. А она переживала. Наверняка запиралась здесь на протяжении этих гребаных дней, пока я застрял в своих картинах.
Мудак!
Ева так отчаянно хватается за мои плечи, так прижимается ко мне, словно я последняя надежда на ее существование. Не понимает, что все то же самое происходит со мной, что я так же цепляюсь за нее, как за соломинку, способную вытащить нас из этого адского водоворота.
— Ты меня бросишь? — робко подает голос.
— Не смей даже об этом задумываться, слышишь? — держу ее за плечи, заставляя поднять голову и посмотреть мне в глаза. — Я всегда буду с тобой, что бы ни случилось!
— Я так люблю тебя, так люблю…
Она тянется к моему лицу и хаотично оставляет поцелуи то на шеке, то на подбородке, то на уголках губ. Куда достает. А я позволяю ей, ощущая, как с каждым поцелуем боли становится все меньше и меньше. Словно забирает ее. Окончательно и бесповоротно. Знаю, что это лишь малая часть, что большой кусок камня въестся в мышцу, отвечающую за нашу жизнь.
— Ее надо похоронить, Олеж… — говорит чуть громче. — Пусть покоится с миром.
Ничего не отвечаю. Не говорю, что плод не выжил и для похорон его не предоставили. Молчу о том, что наша малышка уже покоится с миром. Где? Неизвестно. Однако она всегда останется в наших сердцах. Наша Ева. Именно так хотели ее назвать.
Этот период рано или поздно пройдет. Мы мечтали, планировали, а сейчас наши желания провалились сквозь землю. Теперь мы остались одни. Обнаженные. Без прошлого и настоящего. Однако у нас есть будущее, которое все еще можем построить.
Вместе…
Глава 34. Прошлое наступает внезапно
«Депрессия не признак слабости — это признак того, что вы пытались быть сильным слишком долго» (с) Зигмунд Фрейд
— Ева, ты дома? — доносится из прихожей сразу же после хлопка входной двери.
Он тут же возвращает меня в реальность. Стук двери, возня в коридоре и мокрые капли осеннего дождя, которые тут же опустились мне на руки, когда Олег подошел ко мне со спины и, наклонившись, тронул щеку мимолетным прикосновением губ.
— Так-с, что тут у нас? — спрашивает он весело.
Только в этот момент вижу перед собой подгоревшую яичницу с беконом, запрещенную диетой, замечаю, что чайник давно вскипел и самое время заварить чай. Что прошло больше шести часов с того момента, как Олег ушел.
И теперь он здесь, за моей спиной. Кладет холодные руки на живот, к своему телу приживает, пока я пытаюсь отковырять остатки яичницы. Не скажу, что совсем ничего не чувствую. Это вранье. Просто мне ничего не хочется. Вот совсем. В универе взяла академ, потому что не поспевала за ребятами. Никто и не заметил, кроме незаменимого Валеры. Он части писал, звонил, но я все реже и реже отвечала. Не хотела. И сейчас не хочу.
Олег не говорит лишних слов, не спрашивает, почему сегодня я такая угрюмая.
