нескольких вагонов пшеницы до нескольких роялей. Или, например, те книги, к которым был приставлен Николай Александрович, – библиотека Пермского университета, вывезенная зачем-то чехами и выброшенная из поезда партизанами. Книгам повезло: операцией руководил сам комиссар Шагаев, глава коммуны имени Ленина.
Телега с двумя бойцами и телом, укрытым шинелью, подъехала к лазарету.
– Эй, сестрица! Принимай! – сказал партизан Ольге, курившей у входа.
– Раненый?
– Хворый. Подобрали за околицей. Из городу, видно, шел. А где доктор?
– Здесь доктор. Выгружайте.
Ольга в белом халате и белой косынке сестры милосердия открыла дверь в избу и позвала:
– Евгений Сергеич, больного привезли!
Из дома тотчас вышли Боткин и Татьяна в белых халатах.
– Тиф? – спросил Боткин.
– Не … Кажись, чахотка. Без памяти он.
Партизаны вынули из телеги тело, завернутое в шинель без погон, и положили на носилки. Голову и лицо закрывал накинутый башлык.
– Заносите, – скомандовал Боткин. – В смотровую.
Говорливый партизан сказал наставительно:
– Доктор, приказано вылечить товарища по высшему разряду.
– Мы всех лечим одинаково – делаем все, что в наших силах, – сказал Боткин.
– Нет. Этого надо по всей медицинской науке. Сам комиссар Шагаев передал, что этот особенный – наш товарищ. Он хоть и пришлый, а такой документ при себе имеет, что будь здоров! Такой мандат с печатью не подделаешь! – Партизаны переглянулись со значением, поднимая носилки с телом на стол в смотровой.
– Какой мандат? О чем речь, товарищи? – спросил Боткин.
– Да сами посмотрите на спине у него, – усмехнулся говорливый, и оба вышли.
– Какой еще мандат на спине? Чушь какая, – пробормотал доктор, взял руку пациента, нащупывая пульс. – Ольга Николавна, приготовьте горячую воду, грелку! Дайте нашатырь!
Доктор расстегнул на раненом заношенную гимнастерку, развязал концы башлыка и откинул с лица. Подошедшая Ольга ахнула и уронила на пол тазик с водой.
– Лёня, боже мой! – подбежала Татьяна.
Хорошо, что партизаны ушли.
Из записок мичмана Анненкова
15 октября 1918 года
Снова они возвращали меня к жизни, мои Принцессы. Сменяя друг друга, поправляли одеяло, гладили по голове, будто приглаживая волосы, касались моего лба губами – нет ли жара. Поили горячим чаем из кружки. Читали вслух. Просто смотрели на меня, спящего.
Дня через три я почувствовал себя настолько хорошо, что смог рассказать дежурившей возле меня Татьяне свою историю.
На берегу Байкала меня, беспамятного, подобрал рыбак-старовер. Неделю отхаживал у себя в избе едва живого от переохлаждения. От него же я узнал, что отряд красных партизан, действовавший в округе, захватил небольшой обоз с несколькими беженцами. Я ушел от старовера, еще не оправившись от бронхита. Искал партизанскую деревню и недели через две добрался до нее. В ЧК коммуны моя история, сочиненная на ходу, не вызвала доверия, и меня повели к оврагу. Тогда я задрал рубаху и показал спину. Если бы только знали мясники полковника Пугачева, как я был благодарен им в тот момент! Коммунары сразу приняли меня за своего.
От Татьяны я узнал, что после битвы на Байкале капитан Христофорыч дотянул на подбитом «Святителе Николае» до восточного берега озера. Команда бросила судно и разбежалась, благо Государь щедро оплатил все их неприятности. Наши наняли телеги у крестьян. Был план снова выйти на Транссиб и сесть на поезд, но по дороге их перехватили красные и доставили в коммуну. Государь представился профессором истории Ромашиным из Петроградского университета с двумя дочерями – Марией и Анастасией – и поваром. Боткин назвался доктором из Петрограда с дочерями Ольгой и Татьяной. Это был умный ход – разделить дочерей на двоих: вероятность узнавания Монаршей Семьи по ее составу сводилась таким образом к минимуму. Но и без того никто не мог вообразить, что здесь, в забайкальской деревушке, может объявиться бывший Царь с дочерями. А если чего-то нельзя вообразить, то этого и нет. Коммунары сначала думали определить интеллигенцию на строительство Дворца труда, но вмешался сам комиссар Шагаев. Коммуне нужны были доктор, учителя, библиотекарь …
Государь – библиотекарь! Или, как там говорили, – избач! Я даже переспросил Татьяну, подумав, что ослышался. Она рассмеялась:
– Да, папа́ самозабвенно возится с книгами. Наш Иван Михалыч готовит в столовой для местного актива. Маша и Настя – учительницы, а мы с Олей сестры милосердия при докторе.
– А наши ребята?
Татьяна помрачнела.
– Плохо. Пленные. Строят Дворец труда.
– Какой дворец?
– Комиссар тут стройку затеял в нескольких верстах от деревни. Туда отправляют всех арестованных. А наши – они же офицеры, этого не скрыть.
– И как там?
– Тяжелая работа, плохо кормят …
– Свидания разрешены?
– Нет. Там охрана. Бараки …
Она чуть не плакала. «Главное, живы, – подумал я. – Пора мне вставать».
– Могу я спросить, красные конфисковали ценности?
– Нет. К счастью, мы все успели спрятать. Остановились ночевать на заимке тут неподалеку. Хозяин сразу показался подозрительным. А на рассвете обнаружилось, что он бежал и угнал наших лошадей. Тогда Александр Иваныч решил, что нужно срочно спрятать ценности, потому что уехать мы не можем и скоро за нами придут. Так и случилось. Только мы успели закопать все в лесу, как явились красные. Их привел хозяин …
Задача усложнялась: прежде чем покинуть это гостеприимное место, придется еще на заимку заехать. Бежать без средств – безумие.
– Мне нужно связаться с нашими.
– Вы еще слишком слабы.
– Я оживаю в ваших руках.
Шаги в сенях, голос Марии … Татьяна вскочила, отошла от меня к шкафу и принялась переставлять посуду. В следующую минуту я понял – почему. Вместе с Марией вошел высокий брюнет лет под тридцать. Под кожаной курткой косоворотка. На портупее кобура с маузером. Войдя, он внимательно посмотрел на меня, улыбнулся Татьяне:
– Здравствуйте, Татьяна Евгеньевна.
Я удивился, но тут же вспомнил: Татьяна же – дочь доктора. Конечно, она – Евгеньевна.
– Добрый день, Михаил Сигизмундович, – улыбнулась Татьяна.
– Здравствуйте, – вежливо кивнула мне Мария.
При посторонних сестры делали вид, что познакомились со мной лишь в лазарете.
– Вижу, герой уже идет на поправку, – сказал этот, в кожанке, с улыбкой глядя на меня.
– Пожаров, Михаил, – представился он.
– Анненков, Леонид.
У меня не было причин скрывать свое настоящее имя. Вряд ли здесь, в тайге, кто-то мог навести справки о моем прошлом. Да и что в том прошлом? То же, что и у всех, – война.
– Я здесь культурой заведую – завклубом, – сказал Пожаров.
Речь и манеры выдавали в нем образованного. Студент, наверно.
– Недоучившийся студент, – эхом повторил за мной Пожаров. – Позвала революция. А вы?
– Мичман в отставке. После Февраля ушел с военного флота, а после Октября
