прибор в коробке и кусок мыла.
Из засады мы обстреляли открытый автомобиль, подъехавший к пожарищу. Убили водителя, а капитана и поручика раздели и связали. Кошкин наблюдал в сторонке, как мы переодеваемся, распихиваем револьверы и патроны по кобурам и карманам.
– Оружия не получишь, – сказал Лиховский.
– Я не беру в руки оружия.
– Что, вера не позволяет? – съязвил Лиховский.
– По рангу не положено.
Выкинули мертвого водителя из машины и поехали. Лиховский за рулем. Связанных капитана и поручика оставили в развалинах.
– Если Анастасии нет в тюрьме, я тебя убью, – сказал я Кошкину.
– А если она там? – усмехнулся Кошкин. – Ты меня расцелуешь? Вы, господа офицеры, вообще уверены, что меня можно убить?
19 сентября 1918 года
Иркутск
Капитан Блинов, дежурный помощник начальника тюрьмы, стоял перед полковником Пугачевым и хлопал глазами.
– Кто ее забрал?! – орал полковник.
– Так ваш помощник и два офицера с ним. На автомобиле приехали.
– Какой еще мой помощник?!
– Кошкин!
– Какой еще Кошкин? Твою же мать!
– Он и мандат показал, и приказ – доставить этих дам в ваше распоряжение, за вашей подписью! Я еще удивился, что от вас так быстро приехали.
Утром из тюрьмы позвонили в контрразведку и сообщили, что какая-то девица выдает себя за Анастасию Романову. Пугачев немедленно выехал в тюрьму, но опоздал.
– За моей подписью?! Где приказ?!
Капитан Блинов выдвинул ящик стола и достал листок бумаги. Пугачев глянул и вытаращил глаза. Это была большевистская листовка «Бей колчаковскую контру!».
Из записок мичмана Анненкова
19 сентября 1918 года
Как только мы выехали из ворот иркутского тюремного замка, я приставил револьвер к затылку Кошкина. Он сидел впереди, рядом с Лиховским, а я нарочно сел позади Кошкина вместе с Анастасией и Демидовой.
– Закрой глаза и рта не открывай! – скомандовал я Кошкину.
И тут же натянул ему шляпу до самого носа.
– Гони в лес! – сказал Лиховскому.
Одной рукой упирая пистолет Кошкину в затылок, другой я затолкал ему в рот его же шарф – помнил его ночное одуряющее бормотание в черном дыму. Анастасия и Демидова сидели тихо, будто замороженные: еще четверть часа назад они томились в каменном мешке с сотней несчастных женщин в ожидании смерти.
Лиховский давил на газ, мы летели по окраинным улочкам и были уже недосягаемы для погони. Настя прижалась ко мне и положила голову на плечо. Бедная моя девочка. Демидову я едва узнал. Но ей-то поделом, дуре несчастной.
Когда город кончился, машина встала на пригорке у крутого спуска к реке. Ангара лежала перед нами. Я достал из кармана два золотых червонца, полученные еще на «Святителе Николае», и вложил в руку Демидовой:
– Прощайте.
– Господин Анненков… – пролепетала она.
– Идите!
– Куда же я пойду? Господин Лиховский!
Лиховский не обернулся.
– Лёня… – прошелестела Настя просительно.
– Выйдите из машины! – приказал я Демидовой.
Она стояла на обочине, зажав в кулаке два червонца, – все, что полагалось ей теперь за верную службу при дворе, ссылку и побег через всю Россию. Ну что же, сама виновата. Больше у меня все равно не было.
– Поехали!
Автомобиль набирал скорость, покидая понурую фигурку. Настя зарыдала, уткнувшись в мое плечо. Я обнял ее. Так мы проехали версты две. И вдруг на повороте голова в шляпе исчезла, лязгнула дверца автомобиля … Я оттолкнул Настю, вскочил с револьвером в руке, но тут затормозил Лиховский, и я повалился вперед, а когда снова поднялся, то увидел, как Кошкин в натянутой на глаза шляпе катится по крутому склону вниз от дороги, то кувыркаясь через голову, то вскакивая на ноги. Я прицелился и уже нажимал спуск, когда Настя толкнула меня под руку:
– Не-е-ет!
Выстрел пришелся в небо. Настя и Лиховского толкнула, не дав ему выстрелить.
– Не надо! Хватит! Хватит!
Далеко внизу, под горой, уже в недосягаемости для наших наганов, маленький Кошкин бежал и падал, пока не скрылся в лесу. Преследовать его не было времени.
Лиховский отошел в сторону, чтобы я мог попрощаться с Настей.
– Все позади, скоро вы будете с отцом и сестрами.
Слезы катились по ее щекам.
– Лиховский доставит вас на судно к Его Величеству.
– Как? Вы не с нами? – Настя только теперь поняла.
– Я возвращаюсь передать адмиралу условия встречи с Государем. Обещайте, что не сбежите по дороге.
– Куда мне бежать?
Так печально она это сказала, будто ее везли в плен, а не из плена.
– Я люблю вас. – Да, я сказал это. В ту минуту я любил ее одну.
Она смотрела на меня, изучала мое лицо внимательно и отстраненно, будто расписание поездов у кассы.
– Берегите себя, – сказала чужим голосом.
Они уехали, а я пошел в город.
Сентябрь 1918 года
Озеро Байкал
Адмирал легко поднялся на палубу «Святителя Николая» по веревочному трапу, отказавшись от помощи матроса. Шлюпка тут же отошла от борта и качалась на волнах неподалеку.
На палубе Колчака встретил Бреннер, приложил руку к козырьку:
– Капитан Бреннер, адъютант его императорского величества.
Колчак молча козырнул.
– Прошу следовать за мной, – сказал Бреннер.
Палуба была пуста, но из всех иллюминаторов надстройки на Верховного смотрели члены команды.
Бреннер отвел Колчака в салон.
– Государь император сейчас выйдет к вам, – и скрылся за дверью, ведущей к каютам.
Колчак осмотрелся. Тесно, затертые диваны, старые кресла, привинченные к полу. В иллюминаторах виден пароход «Феодосий», на котором он пришел в эту условленную точку посреди Байкала.
Вошел Николай. Узнать его было трудно. Адмирала поразила худоба и жилистость бывшего монарха, будто он несколько месяцев голодал на каторге. Не было ни бороды, ни усов. Лицо и руки кирпичного цвета и обветрены, как у моряка или охотника. Только глаза синели на коричневом лице с прежней пронзительностью. Это был совсем не тот человек, которого помнил Колчак, и в то же время это был он – в истертом линялом кителе и такой же вылинявшей до полной потери цвета фуражке без знаков различия, в стоптанных сапогах и с печатью неприкаянности и страдания во всем облике.
Возникла короткая пауза, будто не могли решить, кто у кого на приеме, – кто здесь государь, а кто подданный. Колчак нарушил молчание:
– Ваше … величество, рад видеть вас в добром здравии.
– И я рад вас видеть, ваше высокопревосходительство, – сказал царь.
Они шагнули навстречу друг другу и пожали руки как равные.
Колчаку неловко было титуловать бывшего царя как действующего – «ваше величество», но у него не повернулся язык выговорить ни высокомерное «гражданин
