— Позволь, позволь, а у тебя ничего не прибавилось?
— Как видишь.
— Почему? Неужели не представили?
— Допустим, что не представили… В общем-то батальон не обижен. Подходил к солдатам и сам, наверное, заметил? Наградили орденом Отечественной войны I степени и твоего знакомого — Солодовникова.
— Ты мне о других сейчас не рассказывай… Я спрашиваю о тебе. Как это могло случиться? Меня это не может не волновать. Я ведь двенадцатого июля, в конце концов, бежал позади тебя.
— Чуть позади, но туда же…
— Мало ли что? А куда бы иначе?! Нет, нет, я не могу с этим примириться. Совесть не позволяет. Честное слово, буду говорить об этом с начпоармом. Замполит такого батальона — и вдруг обойден!.. Здесь какая-то ошибка.
— И не вздумай, пожалуйста, — уже начал сердиться Алексей. — Оставим этот разговор, прошу тебя… Мое от меня не уйдет…
Сам того не желая и не зная, Сорокин разбередил смутно тревожащее Алексея. Он догадывался, почему его не представили. Происшедшее под Орлом не забыто. Написанное им капитану Суярко объяснение где-то читают, перепроверяют… И дело, понятно, не столько в неполученной награде, хотя наградили и Фещука, и Замостина, — дело в том подозрении, которое прямо ему не предъявлено, но, вероятно, все-таки продолжало висеть…
Сорокин заметил, как помрачнел Осташко, и сам перевел разговор на другое.
— Ты уже написал письма в Нагоровку?
— Куда? В Нагоровку? Ты рехнулся?!
— Ах, ты дожидаешься, когда Левитан лично сообщит тебе, что она освобождена, и любезно пригласит вступить в переписку? Чудак! Надо это делать сейчас, не откладывая. На какой день ты получаешь письма из Москвы?
— На шестой-седьмой.
— То-то же. А Нагоровка в два раза дальше. Теперь соображай.
— Но вчера о Донбассе в сводке ни слова… Наверное, опять поиски разведчиков…
— Это было вчера… А сегодня… возьми свежую газету, читай… Заняты Лисичанск, Ворошиловск, Чистяково… Мои письма уже давно где-то там, на подступах, а ты чего тянешь?
— Кому же ты писал?
— Как кому? Редактору… Зенину… Не забывай, что в Орле в первый же день после освобождения заседало бюро горкома, а на второй день вышла «Орловская правда». Так что не тяни… У тебя же там, по-моему, кто-то из родных?
— Точно не знаю, кажется, отец…
— Ну, тем более, пиши немедленно… Могу письма забрать с собой, и сегодня же они будут на армейской пэпээс… Ладно, с тобой мы еще потолкуем, а сейчас разыщу Солодовникова, поздравлю. Кстати, о полных кавалерах Отечественной я еще не писал.
— Ты только с ним подушевнее…
— А что такое?
— Вчера он получил письмо из Долгушей. Еще одна похоронная семье пришла… Михаил погиб под Понырями.
— Да-а! — остановился задумавшись Сорокин; вероятно, это известие ломало какие-то его журналистские замыслы. — Нет, пойду… Все равно надо поговорить…
«А ведь он прав», — оставшись один, с признательностью подумал Алексей о совете земляка. Надо, не теряя времени, написать отцу и в горком… Хотя бы коротко, для первоначальной связи, чтобы знали, где он, чтобы могли ответить… И, закончив письмо Вале, он тут же принялся за два других, о которых полтора месяца назад, там, в Верхних Хуторах, не мог и помышлять.
После дневки, на которой Осташко встретился и расстался с Сорокиным, полк Савича вступил в Брянские леса, и второй батальон шел в направлении на Трубчевск, к Десне, туда же, куда устремилась и вся дивизия, но только глухими, окольными проселками. Прочесывали от немцев здешние дубравы и пущи. Не так давно гитлеровцы не смели сюда и носа совать, опасаясь партизан, а по бокам тех дорог, по которым все же приходилось ездить, далеко в сторону — на триста — четыреста метров — был вырублен даже кустарник. И на каждом перекрестке, на каждой придорожной поляне под задерневевшими насыпями — массивные срубы дзотов. Но не в них искали спасения разгромленные отступавшие немецкие гарнизоны. С севера угрожающе нависала канонада боев за Брянск, южнее наши войска подходили к Новгород-Северску, и разрозненные вражеские группы пытались лесами пробиться к деснянским мостам. Их преследовали, перехватывали. Несколько дней батальон действовал в отрыве от полка, поддерживал связь с ним только по рации. И по рации же — благо, что трофейных батарей хватало, — принимали сводки Совинформбюро. Алексей теперь нетерпеливо отсчитывал не только те километры, что лесными тропами вели на запад, но и другие, что пролегли по донецкой земле для неведомых ему товарищей по оружию. Уже были освобождены Ирмино, Кадиевка, Зугрэс. На другое утро Совинформбюро сообщило, что заняты Дебальцево, Енакиево… Значит, отбита у врага и Нагоровка… И где-то на пути к ней его письма! 9 сентября Москва передала, что наши войска полностью овладели Донбассом. Алексея поздравляли Фещук, Замостин…
— Эх, с ходу прихватили бы и мой Днепропетровск, — мечтательно вздохнул Замостин. — Неужели батько Славутич помехой станет? Не должно бы. Научились и форсировать, и плацдармы захватывать…
— А вот и мы порепетируем на Десне… Южнее ее уже форсировали… — заметил Фещук.
— Здесь немец пуганый. После Орла не успевает откатываться…
— А за Брянск держится… Слышишь?
Где-то на севере третий день словно бушевал в глубинах леса бурелом, раздавался басистый гул, а когда сосны становились реже, видно было пламенеющее в небе зарево.
Примкнули к полку, уже выйдя из лесов к Десне. Осташко с волнением ждал этого дня: есть ли ему письма? Пришло только от Вали. Она тоже поздравляла его с освобождением Донбасса, а оттуда-то, оттуда — ни слова. Рано? Или просто не до него сейчас в горкоме? У Зенина, если он вернулся и секретарствует, дел невпроворот. Однако мог бы, пусть не сам, так поручить кому-нибудь, чтобы ответили… Но, возможно, там тоже разбираются и ничего хорошего не следует ждать? Вот и отец молчит…
Алексей не стал задерживаться в штабе, удрученный, спустился к реке. Здесь, на берегу, пользуясь тем, что уже вечерело и над речкой стелился туман, скрытно подготавливали переправу саперы. В кустах слышалось осторожное постукивание топорами, приглушенный шум пилы. У проходившего с доской на плече сапера Алексей спросил, кто у них замполит. А вдруг да тот самый батальон, где Рустам? С улыбкой вспомнился их обед под Орлом… Но сапер назвал незнакомую фамилию… От укрытой туманом реки по-осеннему тянуло зябким холодом, противоположный берег не просматривался, был безмолвным. Чуть выше по течению стоял Трубчевск, и напротив него в этот час тоже, наверное, готовили переправу.
За спиной послышались шаги, кто-то шелестел листвой, спускался вниз.
— Товарищ капитан, вас разыскивают, — подошел Янчонок.
— Кто?
— Из штаба полка.
— Да я только что оттуда.
— Капитан Суярко вас спрашивает… Он сейчас у нас в батальоне.
— Началось! — Прежние сомнения, к тому же сегодня отягощенные молчанием Нагоровки, снова нахлынули на Алексея.
Суярко, с которым он, вероятно, разминулся на пути в штаб полка, теперь в ожидании прохаживался перед разбитой на поляне палаткой связистов.
— Ты куда поделся, брянский медведь? Выбрался на люди и снова исчез?
И это шутливое обращение и общительную, поощряющую к такой же шутке улыбку на лице Суярко Алексей встретил с недоумением. Чего угодно ждал, только не этого. И потому не нашелся даже что ответить.
— Гляди-ка — именинник, а такой понурый, — покачал головой Суярко.
— Мои именины где-то на пэпээс застряли, — невесело признался Алексей.
— А вот ошибаешься, земляк. Могу собственноручно передать тебе привет из Нагоровки.
Суярко взял ошеломленного Алексея за локоть и повел в сторону от палатки.
— В общем, так… Всем этим, понятно, делюсь по-дружески… Чтоб ты не терзался понапрасну. Думаешь, и я за тебя не переживал? Но все хорошо. Игнат Кузьмич твой жив и здоров… Закалка у твоего батьки правильная. Помогал все эти два года подполью. Выручил многих наших людей. Жди от него писем… Как видишь, моя почта работает безотказней… Теперь о Василии…
— И о нем знаешь? Жив?!
— Жив, воюет. Правда, на каком фронте и в какой части, сказать затрудняюсь, это, наверное, сообщит отец, а может, и сам Василий уже написал. Ну как, полегчало на душе? Что тебе еще добавить?
Алексей порывисто схватил и пожал руку Суярко.
— Спасибо… Спасибо ей, твоей почте!..
— Хотя добавить все-таки надо, — помолчав, произнес Суярко. — Так вот, об этой сволочи — Серебрянском. Он действительно выдал Лембика, похвалялся бандюга не зря. И выдал не только его одного. За свое предательство был приговорен подпольем к смерти… Потому и поспешил сбежать из Нагоровки. Паскудился по разным полицейским командам и «остлегионам», стал, как и прочая власовская шваль, эсэсовским псом. А пуля-то все равно разыскала… Да еще направленная рукой той же — шахтерской, донбасской.
