— В следующую субботу приеду обязательно.
— Поздно, Степан, денька через два сворачиваемся.
— А ты хоть плавки взял? — спросила Евдокия Ивановна. — Чего-то, смотрим, в шляпе, в костюме, с портфелем, как на коллегию какую.
— Шляпа от солнца, костюм для порядка, а портфель для гостинцев.
Он прошел к самодельному столу и стал выкладывать консервные банки и пакетики сушеных супов.
— Куда столько? — изумилась Евдокия Ивановна.
— На всю ораву. Так… а эту тварь, как я понял, зовут Бельчик?
— Точно. Прибился откуда-то. Может, кто бросил, — объяснил Николай.
— Таких не бросают, — сразу вмешалась Евдокия Ивановна. — Потеряли.
— Бельчика потеряли, — хором подтвердили девочки, до этого застенчиво молчавшие.
— Какие все уверенные, — удивился Степан Ефимович.
— Посуди сам, кто выбросит собаку чистейших кровей?
— Так уж и чистейших.
— Да! Чистейших, — в голосе Евдокии Ивановны появились высокие задиристые нотки, словно ее пытались ущемить в чем-то жизненно важном. — Я только не знаю, какая порода.
— Учительница, а не знаешь.
— Шпиц, шпиц! — закричали девочки.
Собака, внимательно слушавшая разговор, шевельнула хвостом, пушистым бубликом, — он стоял у нее на спине; по тонким упругим лапам прошла дрожь. Похоже, нервничала, породистая, или требовала чего-то. Степан Ефимович достал сверток с колбасой, неожиданно для себя откусил кусок и бросил собаке…
Николай и его семейство не первый год проводили отпуск на этом месте. Здесь им никто не мешал: городские туристы сюда не заглядывали: они не предполагали, что в двух шагах от города может сохраниться нетронутая природа. В тенистом прохладном месте Николай вырыл яму, укрепил стены плетенками из тальника, сверху закрыл валежником, присыпал землей. Получилось что-то наподобие мини-погреба. Семью он устраивал. Колину семью, как давно понял Степан Ефимович, устраивало все — удивительно дружная и неприхотливая была она, какая-то даже незаметная. Показали Степану Ефимовичу одноместную палатку — там он будет спать. Спросили, кормить ли его или потерпит до обеда — и словно растворились.
Степан Ефимович разделся, аккуратно завернул в газету костюм. Нелепо, конечно, было ехать сюда в такой одежде, но он ничего с собой поделать не мог. После развода многое в нем стремительно изменилось. Даже сам не ожидал. Вот костюм, к примеру, без него он теперь себя не мыслил, даже в булочную сходить и го затягивал на шее галстук.
В плавках уже, мускулистый и белый, как свеженькая гипсовая скульптура атлета, появился он у общего очага.
— А ты чего робу натянул? — спросил он Николая.
— Пойду червяков копать, вон с девчонками. Если хочешь — присоединяйся.
— Тоже придумал. Ты тут месяц, тебе за червяками как бы для разнообразия. Копай-ка, товарищ, без меня. Пойду лучше на песке поваляюсь. Но думать буду о тебе. А где, кстати, собачонка, как его, Бельчик?
— Ушел с мамой за ягодами, — ответили девочки.
Степан Ефимович окунулся в теплую воду, порадовался хорошему дну, но так как плавал он плохо, то вскоре развалился на берегу и стал действительно думать о Николае. Странные отношения связывали их. Знакомы они давно, еще по институту, учились на одном курсе, но близко не сходились. В этот город попали по распределению. Самый, пожалуй, тесный момент возник на третьем курсе. Николай, сильно возбужденный, зашел вечером к Степану Ефимовичу и обрадовался, что других ребят не было. Как сразу же понял Степан Ефимович, в Николае взыграл мальчишеский порыв. Ни с того ни с сего стал он говорить, что все люди братья, что живем один раз и надо беречь друг друга. А еще он сказал, что непостижимая тайна заключается уже в том, что мы неожиданно встретились на земле в случайное мгновение, но встретились все вместе. Надо, одним словом, объединяться. Монолог Николая можно было принять за протянутую на вечную дружбу руку.
У Степана Ефимовича болела голова, и только поэтому он остался дома в этот роскошный осенний вечер. А когда он послушал Николая — такая злость взяла… Тут места себе не находишь и еще выслушиваешь всякую ересь. Добро бы от близкого, а то — «на одном курсе и комнаты рядом».
— Против кого же ты хочешь объединяться, чучело, если все люди братья?
— Я символически. Дружить надо, делиться радостью и бедой.
— С кем делиться?
— Я с тобой, а ты со мной, — уже менее уверенно сказал Николай.
— Нет, подумать только, — Степан Ефимович сжал виски ладонями и подошел к окну. Из общежития мединститута — здание напротив — доносилась магнитофонная музыка, сквозь шторы было видно, как веселились там. Веселиться — не анатомию зубрить, и это добавило Степану Ефимовичу злости. — Нет, подумать только, а с чего ты взял, что меня должны трогать твои горести. Своих, что ли, мало? Какие-то вы все чокнутые, в жизни еще пальцем не пошевелили, а уже носитесь…
Уходить в такой момент нельзя, Николай сел на кровать.
— Постой, ты чего катишь, так это же понятно. Мы только готовимся что-то сделать.
— Раньше надо было готовиться, раньше, пока поперек лавки лежал. А то — ишь ты! — давайте объединяться. Давайте письма друг другу писать! А что? Правда, давайте письма писать!
— Ну зачем ты так? — оборвал его Николай. — Не клоун в цирке.
Он еще что-то говорил, но Степан Ефимович прослушал, потому что снова взглянул на общежитие медиков, а там в одном окне целовались. Степан Ефимович повернул вспыхнувшее лицо к Николаю. А тот сидел на кровати, и вид у него был взъерошенный.
— Эх, пацанье, пацанье… — сказал Степан Ефимович, никого конкретно не имея в виду, просто чтобы подавить глубокий вздох. А Николай взвился:
— Сам-то чего стоишь? Сам-то что сделал?
— Я-то? Да кое-что. Три года армия, и не где-нибудь в Сухуми, а на Кольском полуострове, и пять лет, в общей сложности, на тракторе. Ты землю пахал? Ты только в кино видел, как пашут землю. Я бы на твоем месте на учебу приналег, а то никакие объединения не помогут, вырастешь серым исполнителем. А этого добра у нас хватает.
— Ну, это еще посмотрим.
— А ты не сердись, все же мы братья. Так? И если уж очень хочешь, то давай дружить. Заходи ко мне чаще, в институт можем ездить вместе.
Степан Ефимович даже в голове не держал, что после такого разговора Николай может его вообще замечать. В молодые годы физически сильные люди считают себя среди других старшими. А Степан Ефимович ходил в секцию тяжелой атлетики, и крепче его не было на курсе человека.
Но он почувствовал, и очень скоро, как сжался Николай, ушел в себя, и в то же время у него появилась какая-то непонятная болезненная зависимость от Степана Ефимовича. С одной стороны, он заметно избегал его, но если все-таки сталкивались они — как будто бы даже заискивал, будто бы Степан Ефимович хранил важную тайну Николая.
До сих пор не может понять Степан Ефимович, почему для своего откровения Николай выбрал именно его. А что оно не состоялось, и тогда не переживал, а уж теперь-то — тем более. Жизнь всех расставила по своим местам, и вышло так, что сейчас Николай у него в подчинении, а не наоборот. И дальше расти будет, и в главк еще повысится, в Москву уедет, если семейные дела не повредят.
Солнце опустилось на край оврага; предвечерняя дымка стала плотней, появились слоистые кисейные облака. Степан Ефимович подивился, как быстро прошел день. И хотя он больше отлеживался в тени, грудь и бедра его покраснели.
Пора было двигать к общему очагу, где уже, наверное, потрескивает костерок и дым его отгоняет ранних комаров. Кстати, комарики появились, а он отвык от них за годы городской жизни.
И тут Степан Ефимович почувствовал, что он не один, повернул голову и встретился взглядом с Бельчиком. Собака стояла неподалеку, смотрела на него пристально да с такой строгостью, что Степан Ефимович тоже невольно подобрался. Он лежал, а она стояла и не казалась ему такой маленькой, как в первый раз. Обыкновенная — уши торчком, морда острая и три темные точки, как у белого медвежонка: нос и глаза.
«Не хватило фантазии, как назвать собаку, — усмехнулся Степан Ефимович. — Если белый, так значит обязательно Бельчик. Был бы кучерявый, был бы — Кучерявчик. Имя его — Скол. У этой собаки не может быть другого имени».
— С-скол! — позвал он тихо.
Собака вздрогнула всем телом, отпрыгнула назад и тут же возвратилась на прежнее место.
— Скол! Скол!
На новое имя Бельчик не обращал внимания — это было понятно, — но он прыгал назад и возвращался, как будто бы приглашая к игре, и Степан Ефимович догадался: зовет ужинать. Это настолько поразило его, что он тут же поднялся и пошел за собакой. «Что же получается? Добро за добро? Неужели собака запомнила тот кусок, который бросил ей? И не только запомнила, но и осознала… и вывод сделала в своей собачьей голове? Чепуха какая-то».
