Видя, как Мария Викторовна морщится, слушая этого Аркадия Васильевича, как нетерпеливо она пытается вставить хоть слово, но тут же умолкает, потому что не перебить, видно, — Букреев подумал, что слишком она мягкая, конечно, чтобы перебить. И как она с таким вот работает?!
— Ну и что? — смогла наконец спросить Мария Викторовна в телефонную трубку. — Нет... Нет, обязательно на всех режимах. Арка...
Не дает ей этот тип и слова сказать. Ну и помощнички! Попробовал бы этот Аркадий Васильевич с ним так разговаривать! А она — что, она — женщина. Тут бы рыкнуть на него...
— А хоть ночью работайте! — чужим каким-то и очень холодным голосом сказала Мария Викторовна. — В сутках двадцать четыре часа, Аркадий Васильевич...
Никогда не слышал он у нее такого голоса.
— А отсыпаться — в отпуске, Аркадий Васильевич, — говорила она в телефонную трубку. — Да, да, в отпуске. На то он и дается!..
«Только бы не расплакалась перед этим типом», — подумал Букреев.
Графин с водой стоял рядом, на тумбочке, в таких случаях им, кажется, воду наливать надо, но он все-таки не знал пока, тот ли это случай, не был еще уверен. Вроде бы рано...
— А я не хо-чу этого понимать, — уже спокойнее сказала она. — Мне нужны выносливые сотрудники.
«Молодец!» — одобрительно подумал Букреев и пододвинул ей стул.
Мария Викторовна оглянулась и, вся еще в этом неприятном для нее разговоре, с недоумением посмотрела на стул, на Букреева, — потом с досадой отстранила стул ногой, отвернулась и сказала в, трубку:
— Что ж... Я подпишу ваше заявление. Но до вечера подумайте. Все.
Бросив на аппарат трубку, она только тут по-настоящему и увидела предложенный ей стул, то есть только сейчас и поняла это. Она удивленно посмотрела на Букреева.
Он, углубившись в бумаги на столе, чувствовал ее взгляд, ее недоумение, но садиться уже не предлагал.
Слишком что-то долго она удивляется, спохватилась Мария Викторовна. Как чему-то вдруг случившемуся. А ничего не случилось, просто иногда и таким в голову приходит стул предложить...
— Спасибо... — сказала после паузы Мария Викторовна. — Спасибо, что позвали.
Она уже была у самых дверей, когда Букреев, не отрываясь от своих дел, спросил как бы между прочим:
— Что там у вашего Аркадия Васильевича?
— Характер бабий, — зло сказала она, останавливаясь. — Эксперимент не ладится, а он, видите ли, разнервничался, уйти грозится...
Чувствуя, что удивила его своим раздражением — может быть, неприятно удивила, — она, как бы оправдываясь за свою невыдержанность, добавила, чтобы он все-таки и ее понял — понял, почему она так расстроилась:
— Мне ведь уже двух сотрудников отпустить пришлось...
Она взялась за ручку двери, и Букреев, стараясь еще хоть немного задержать ее, сказал:
— От такого начальника сбежишь!..
— Так те двое — по беременности, — слабо улыбнулась она. — А от вас никогда не сбегали?
— По беременности — никогда, — сказал Букреев.
Мария Викторовна снова улыбнулась, теперь уже охотнее, снова стала такой же, как всегда, приветливой и мягкой, и тогда Букреев решился:
— А вы... присели бы. Поостыть надо.
Какой, однако, он щедрый сегодня... Удачно выстрелил, приз, наверно, получит — и все, и уже достаточно, и ничего больше не надо... Нет, неужели же только поэтому?
— Дел полно, Юрий Дмитриевич... — Она взглянула на часы, прошла к столу и села в кресло напротив Букреева.
Он с такой благодарностью посмотрел на нее, что Мария Викторовна даже опешила. И обрадовалась, и смутилась этой своей радости, боясь, что он заметит ее.
— Вас можно поздравить, Юрий Дмитриевич?
— С чем?
— Как — с чем?! С отличной, говорят, атакой...
— С этим можно, — согласился Букреев.
«А с чем же нельзя?» — Она это не произнесла вслух, только вопросительно взглянула на него, но он сразу понял, обрадовался, что понял ее и без слов, и так же, лишь глазами, ответил: «А больше и ни с чем нельзя».
«Надо же, чтобы так... чтобы так все случилось», — думал Букреев растерянно. Он ни разу не сказал еще себе, что же именно случилось, не позволял даже и подойти к этому хотя бы в мыслях, а может, и не мог подойти, не понимал с достаточной определенностью, что же все-таки произошло такое; но что оно уже произошло с ним, он чувствовал, и знал только, совершенно отчетливо знал, что это не связано, не будет связано ни с чем таким — необременительно приятным, ни с какой легкостью в его жизни.
— Что бы вам мужчиной родиться, а? — спросил Букреев и вздохнул.
Она рассмеялась:
— Зачем?
«Зачем, зачем... А чтобы мне было сейчас легче!» — вдруг подумал он.
— Нужны мне такие кадры на лодку, — сказал Букреев.
— Хорошо, Юрий Дмитриевич, я подумаю...
— Ладно уж, оставайтесь как есть. Так даже... — Он спохватился. — Так, знаете, тоже неплохо.
Если бы это у него был хотя бы стиль такой... Да нет, просто так сказал... И ничего больше? Совсем ничего?
— Юрий Дмитриевич... Вот когда вы ухаживали когда-то, неужели нежности говорили?!
— Что ж, по-вашему, я только корабельный устав знаю?
— Я так не думаю, но... Мне кажется, за таких жены должны быть все-таки спокойны.
— За каких это? — спросил Букреев. Что-то не нравилась ему такая ее уверенность в нем.
— Не знаю, — улыбнулась она и пожала плечами. — За таких, и все.
«Интересно, что ему жена обо мне говорила?» — подумала Мария Викторовна.
— А вас, говорят, в бассейне плавать учат? — спросил Букреев, и она даже не очень удивилась, что тут же и ответ получила. Но для него-то самого — для него это так важно?
— Неспособная я ученица, Юрий Дмитриевич, — сказала она. — Никаких успехов.
Если просто так спросил — она
