международные конгрессы, поскольку они, эти книжечки, являются привилегией, на которую, впрочем, никто не посягает». Супруги мрачно смотрели на царивший повсюду — и прежде всего в Америке — «процесс беспримерного околпачивания человечества», и наблюдения эти лишь усугубляли их собственные неприятности.
И каким же чудесным — по контрасту — получилось «юбилейное турне» в Вашингтон и Нью-Йорк в июне 1945 года в связи с семидесятилетием Волшебника! Все дорожные трудности одолены играючи, испытание пройдено безукоризненно! Но потом, той же осенью, — неожиданно резкая потеря веса, отсутствие аппетита, необычайная апатия. Отец страшно исхудал и пребывает в депрессии, писала Катя Клаусу; но, может, виной тому лишь «всякие обстоятельства и досадная беготня по инстанциям, из-за чего он постоянно в страшном волнении, или же это роман, который полностью поглотил его». Однако не замедлили проявиться и тревожные сигналы: упорный, раздражающий горло кашель, что само по себе весьма характерно для заядлого курильщика, не уменьшался, появились симптомы гриппа, что указывало на «воспаление» в организме. Доктор Розенталь обнаружил на рентгеновском снимке не вызывающее сомнений темное пятно и диагностировал какое-то очень серьезное заболевание. Катино беспокойство переросло в величайшую тревогу. Но, как всегда в минуту грозной опасности, она действовала продуманно и рассудительно.
В поисках достойных доверия специалистов она решила поначалу обратиться к Мартину Гумперту, давнему другу семьи, врачу, товарищу ее детей, в особенности Эрики, с которой его связывали попеременно разные чувства: они то дружили, то ссорились, то страстно влюблялись друг в друга, то жгуче, в духе Стриндберга, ненавидели один другого. Пятого апреля 1946 года Катя в подробностях сообщила ему историю болезни мужа и молила о помощи: «Милый Мартин, […] поскольку у нас здесь вряд ли найдется надежный друг, да к тому же сведущий в медицине, а мне одной просто немыслимо взять на себя груз ответственности за дальнейшие шаги, поэтому, исполненная доверия, я обращаюсь к Вам. […] Третьего марта Томми заболел гриппом, температура была невысокая, вначале лишь сто градусов[163], однако вскоре поднялась до ста трех и не снижалась, несмотря на пенициллиновые инъекции, а потом, через неделю, стала нормальной, но два дня спустя снова появилась и опять пропала на день, и вот в таком духе продолжается целый месяц; у меня, правда, возникли сильные подозрения, что у него уже давно повышалась температура. Я припоминаю, что как-то раз, примерно полгода назад, пожелав Томми доброй ночи, я вдруг почувствовала у него жар, но он объяснил это взволнованностью после напряженного чтения; но поскольку у него, собственно говоря, температура никогда не повышалась, то я и не обеспокоилась. Недавно ему сделали повторный снимок легких, и доктор Розенталь тут же объявил, что в нижней части правого легкого имеется инфильтрат, и настоял на немедленном привлечении к делу специалиста, […] который оказался того же мнения. Сегодня состоялся консилиум; по мнению врачей, возможны лишь два варианта: либо здесь речь идет о туберкулезном процессе, что, естественно, было бы желательнее, либо об опухоли. […] Если диагноз о наличии опухоли подтвердится — а специалисты, видимо, склонны считать последнее более вероятным, — то единственным шансом остается оперативное вмешательство; но в возрасте Томми этот шанс довольно невелик, хотя он в хорошей физической форме, да и сердце, вроде, работает безупречно. Вы понимаете мою беспомощность и волнение. Мне кажется, если встанет вопрос об операции, то нам стоило бы поехать в Нью-Йорк, где, несомненно, самые лучшие специалисты. Что Вы думаете о Ниссене? […] Мне непременно надо знать Ваше мнение, после того как Вы поговорите с тамошними коллегами. Милый Мартин, позвоните мне, пожалуйста, в субботу около семи тридцати Вашего времени (у нас четыре тридцать). В это время Томми всегда отдыхает. […] Пока он еще вполне может доехать до Нью-Йорка».
Итог консультаций специалистов, проведенных Гумпертом, очевидно, был однозначным: немедленно определить пациента в одну из клиник, хирурги которой при подтверждении «самого худшего» диагноза могли бы и провести операцию. Если опухоль окажется злокачественной, операция будет единственным спасением. В случае отказа от нее он проживет год, максимум два. Наиболее предпочтительными являлись клиники Нью-Йорка и Чикаго, где практиковали настоящие светила: в Нью-Йорке это Рудольф Ниссен, ученик Зауэрбруха, эмигрировавший из Берлина в Стамбул, затем в Бостон, в настоящее время — профессор медицинского колледжа на Лонг-Айленде. Такого же ранга, но как пульмонолог предпочтительнее, нежели более знаменитый Ниссен, У. Е. Адамс из Чикаго, который в период между 1935 и 1937 годом тоже учился у Зауэрбруха в Шарите[164], специализируясь в области грудной хирургии.
Не исключено, что Гумперт рекомендовал Чикаго скорее из-за Моники, которая жила там и могла навещать отца, не вызывая в нем мнительных подозрений и находясь рядом с матерью в самые тяжелые моменты: то, что Томас Манн ни при каких обстоятельствах не должен знать правды, Кате было ясно с самого первого дня. Она настойчиво и категорично потребовала от всех членов семьи и всего персонала клиники молчания, поскольку ни минуты не сомневалась, что Волшебник тотчас сломается, едва только услышит слово «рак». Никаких намеков в присутствии больного, никаких сообщений для прессы. Миссис Манн опять была, по выражению Агнес Мейер, «the dragon at the gate». Благодаря непреклонной решимости Кати, Томас Манн прожил еще целое десятилетие, значительно превысив отмеренное ему медицинской статистикой время.
Приняв решение, Катя несколько успокоилась. «Быть может, — писала она Клаусу, — я находилась под впечатлением разговора с одним ужасно бессердечным местным специалистом, который, собственно говоря, не оставил мне иного выбора, кроме почти безнадежной операции либо долгого и мучительного угасания, постоянно ухудшающегося самочувствия, и потому послала тебе чересчур отчаянное письмо, поскольку была в полном отчаянии. Но теперь мне кажется, […] что все не так уж и плохо. Во-первых, совсем не обязательно, что причиной такого самочувствия Волшебника непременно должно быть что-то злокачественное, и, во-вторых, — пусть даже это на самом деле так, — если операцию проведет один из ведущих специалистов, да к тому же на ранней стадии болезни, то не все потеряно. Поэтому после долгих и тщательных размышлений мы решили завтра утром выехать в Чикаго».
«Милая Моника» все заранее подготовила, и можно вполне рассчитывать на то, что к Волшебнику отнесутся со всем мыслимым уважением и вниманием. Клаус должен сообщить свои точные координаты, чтобы можно было обо всем его информировать. «Даст Бог, все пройдет хорошо. Волшебник совершенно спокоен, приветлив, терпелив и послушен, что немного беспокоит меня».
Как обычно в час опасности, фрау Томас Манн скрупулезно и обстоятельно продумывала все возможные случайности и крепко держала в своих руках бразды
