Недели, наверное, две таскали… Взрыв назначили на двадцать первое апреля сорок третьего года, в полдень. Как раз в это время должен был пройти эшелон. Но в тот день, как я узнал потом, диспетчер, наша разведчица, сообщила, что эшелона не будет, и потому взрыв перенесли на двадцать второе. Часов в одиннадцать двадцать второго прибыли эсэсовцы и стали осматривать мост. Мы думали: все! Однако они поговорили о чем-то по-немецки, гакнули свое «хайль», сели в лимузин и отбыли. Мы смеемся: «Вот фашистское дурачье, «похайлькали», а главного не заметили…»
Алексеев остановился и взглянул на своего друга. Тот улыбнулся и покачал головой.
— Он вас сейчас будет уверять, что это был Ким, — сказал Булавин, обращаясь ко мне.
— Не, Леня, я этого не утверждаю. Врать не буду. Я от этого эсэсовского офицера был шагах в полсотни.
— Побольше. Нас же всех прогнали, — уточнил Булавин.
— Может, и побольше. Спорить не хочу. Но кто был поближе, говорили, что приезжал Ким.
«Говорили»! Факт появления на мосту Кима опять ускользнул от меня. Я вновь оставался с легендой.
— В общем, так: он был это или не он, а ровно в полдень взлетел мост вместе с эшелоном. После этого дела мне сказали: «Теперь тебе опасно оставаться в Киеве. Уйдешь в лес, к Киму». Ночью мы подались в Междуречье. Вот тогда я и увидел Кима. Он подошел, пожал мне руку, сказал: «Поздравляю с удачной работой. Будешь представлен к ордену». И вот он, орден за мост. — Алексеев тронул обрубком пальца потемневшую красную звездочку.
Мы помолчали. Потом я спросил:
— Но вы так и не решились тогда узнать у самого Кима, был ли он на мосту?
— Нет. Такое спрашивать не положено. Что нужно знать тебе — скажут. А лишних вопросов не принято было задавать. Тем более самому Киму… Что вы! Он же для нас был… не знаю, с чем и сравнить. Не то что он слишком высоко себя ставил — напротив. Мог подойти, дать задание: «Витя, сходи, будь добр, по такому-то адресу». И бежишь. Радость! Ким поручил!..
После некоторого раздумья рассказчик продолжал:
— Я часто ходил в Киев. Выйдешь на шоссе, с собою картошка: продавать, мол, еду. Голосуешь попутную машину. А в Киеве получишь нужные данные и обратно в лес, к Киму. Однажды Ким привел в отряд несколько парашютистов. В их числе были Клара и Юра Уколов. Вот тут мы и познакомились… Ты, Лень, тоже тогда познакомился с Кларой?
— Ну вместе ж, — отвечал Булавин.
— А как все-таки погиб Ким? — спросил я. — Кажется, он все знал, все мог предугадать. И главное, обидно — за несколько дней до прихода наших войск!
— То ж мы обсуждали тысячу раз и себя винили. Невозможно представить было: Ким — и смерть… А Клара? Приветливая, веселая и умненькая. Но что поделаешь — судьба. Немцы за ним охотились. Еще на Украине подсылали убийц, отравителей.
— Об отравителях не слышал, — заметил я.
— Да эти… шпионка их. Вот фамилию позабыл. За нашу разведчицу выдавала себя.
— Ольга Беклемешева?
— Ну! Только она никакая не Ольга и не Беклемешева. Немка. Из поволжских. Я эту историю в точности не знаю. Вам бы хорошо с Марией Хомяк встретиться, она тут недалеко, в Остре живет. Она знает.
— Ты «казацкое» дело помнишь? — спросил Алексеев.
— Я ж с вами ходил, — отвечал Булавин.
— Тут такое дело получилось, — объяснил мне Алексеев. — В районе Киева действовал казачий полк, сформированный немцами, в основном из военнопленных. Командовал им Павлов. Вообще предатели, конечно, были, но чтобы целая боевая единица… С этим Ким смириться не мог. Тем более Павлов был командиром Советской Армии до плена… Но тут… Я в точности не могу сказать, как получилось… Вначале он хотел просто убрать его… А, Леня? — спросил Алексеев.
— Хотел… Но потом решил привлечь на свою сторону.
— Здесь, по-моему, дело было иначе, — сказал я, — вот прочтите радиограмму, посланную Кимом в штаб. — И я показал им текст, выписанный мною из личного дела: «Белову. Убрать Павлова считаю преждевременным. По непроверенным данным, он наш, карает предателей. Новый, Смирная». А вот ответ Белова: «Действуйте по усмотрению».
— Тогда ясно, — задумчиво произнес Булавин. — Мы-то не знали… А он повел нас в самое логово…
— Братья Науменко живы?
— Василий и Степан живы… Степану Ефимовичу, наверное, под восемьдесят… Здесь, под Киевом, живет…
И рассказчик продолжал:
— После освобождения Киева нам дали отпуск. Мы проводили его в Клинцах. Не ходили — летали по воздуху. На танцах бывали — мальчишки… А кормили нас как!.. Недели три отдохнуть дали, а после опять пошел инструктаж… Потом передали нас Рокоссовскому — и в Белоруссию.
— Ты про Кима-то скажи, как ранило его, — напомнил Булавин.
— Ранило, как мы переходили дорогу. Может, ему надо было ползти, но ведь тоже человек… Командир к тому же. Не хотел склонить голову. Так, слегка нагибаясь, пошел. Раздалась очередь. Он не упал, прыгнул в кусты. Смотрим, на ноге у него чернеет пятно… А адъютант его, Буренко, остался лежать на рельсах. Тому прошило живот.
— У Буренко была кличка Кедр, — уточнил Булавин. — Он умер от ран.
— С большим трудом мы отошли обратно в лес, — заговорил опять Алексеев. — А там Ким объявил: «Вам надо уходить. Меня одного оставьте здесь, запрячете и землянке, замаскируете — и уходите». Спорили мы. Впервые осмелились наперекор ему слово сказать. Но слабы были против него. Мальчишки. К тому же и предлог он выдвинул убедительный: надо, дескать, документы в штаб фронта доставить. «Рокоссовский ждет от нас сведений». Так оно и было, конечно. Но по нынешним понятиям моим, если б теперь такое случилось, не ушел бы, нет. Я, конечно, за себя говорю. Не знаю, Леня, как ты…
