МИЛЛИОН МОЛОДЫХ РАБОЧИХ
© Перевод И. Озерова
Миллион молодых рабочих, жизнерадостных, сильных и честных, на обочинах коченея, на траве, примятой телами.Миллион этот будет скоро погребен в земле, чтобы плоть их много лет кормила, сгнивая, корни роз кровавого цвета.Миллион молодых рабочих убивал, как на бойне, друг друга, окровавленных рук не увидев.О! Великое это убийство стать могло бы новинкой века, если знал бы каждый наемник, почему убивает другого.Усмехаются царь и кайзер, короли по-прежнему живы, разъезжают в автомобилях, есть у них — любая из женщин, розы есть и свежие яйца, масло свежее, дом надежный и военные новости в свежей, не лишающей сна газете.Померещилось мне, что однажды миллионы призраков встали и пошли в кровавых рубахах с миллионоголосым криком.Будьте прокляты с вашей ухмылкой, короли кровавого мира, будьте прокляты, царь и кайзер!
ТРИ СЛОВА
© Перевод М. Зенкевич
В детстве я слышал три красных слова;Тысячи французов умирали на улицахЗа Свободу, Равенство, Братство, — и я спросил,Почему за слова умирают люди.
Я подрос, и почтенные люди с усамиГоворили, что три заветных слова —Это Мать, Семья и Небо, а другие, постарше,С орденами на груди, говорили: Бог, Долг и Бессмертье, —Говорили нараспев и с глубоким вздохом.
Годы отстукивали свое «тик-так» на больших часахСудеб человеческих, и вдруг метеорамиСверкнули из огромной России триСуровых слова, и рабочие с оружием пошли умиратьЗа Хлеб, Мир и Землю.
А раз я видел моряка американского флота,Портовая девчонка сидела у него на коленях,И он говорил: «Нужно уметь сказать три слова,Только и всего: дайте мне ветчину и яичницу, —Что еще? — и немножко любви.Моя крошка!»
ОМАХА
© Перевод В. Британишский
Красные крыши и красные коровы ярко горятна зеленом фоне лугов, окруживших Омаху, —фермеры везут по дорогам цистерны сливок ифургоны сыра.
Гряда порогов пересекает реку напротивКаунсил-Блаффс — и лачуги висят кое-как,прилепившись к склонам холмов, окружившихОмаху.
Стальная дуга, как узы родства, связует Айовуи Небраску над желтой, бьющей копытамирекой Миссури.
Омаха, труженица, кормит целые армии, Жрет и ругается с неумытой рожей.Омаха работает, чтобы дать всему миру завтрак.
ШУМНАЯ ЖИЗНЬ НА ОДИННАДЦАТОЙ АВЕНЮ
© Перевод В. Британишский
Есть в этом что-то страшное: уличная шарманка, цыган-шарманщик, цыганка, обезьянка в красной фланели — стоящие у двери с надписью «Дом сдается», а шторы висят понуро, и никого нет дома. Такого не видел я сроду. Бог даст, не увижу до гроба.
Шум-бум-трам-тарарам. Хуп-де-дудль-хар-де-хум.Где никого нет дома? Все, как один, дома. Шум-бум-трам-тарарам.Мэми Райли и Джимми Хиггинс вчера вечеромпоженились; Эдди Джонс умер, задохнувшисьот кашля; Джордж Хэкс получил должность вполиции; Розенгеймы купили никелированнуюкровать; Лена Харт хихикает с новым хахалем;уличный торговец кричит на чистейшемчикагском наречии: «Продаю помидоры, продаюпомидоры!»
Шум-бум-трам-тарарам. Хуп-де-дудль-хар-де-хум.Где никого нет дома? Все, как один, дома.
ЛЕПЕСТКИ ДИКОЙ ЯБЛОНИ
© Перевод В. Британишский
Чья-то девчоночка, — как легко сочинить слезливую историю о том, какая она была когда-то и какая теперь.
Чья-то девчоночка — она играла когда-то в июне под деревом дикой яблони, и лепестки летели на черные волосы.
Это было где-нибудь на железнодорожной линии Эри, может быть, на станции Саламанка, Пэйнтед-Пост или Хорс-Хедс.
Она отряхивала с волос лепестки и вбегала в дом, мать ей умывала лицо, и у матери болела голова от упрямого голоса: «Не хочу».
Чья-то девчоночка — сорок чьих-то девчоночек, одинаковых в красном трико, образующих арки, подковы и пирамиды, — сорок девчоночек шоу, голоножек, лошадок, лягушат.Как легко сочинить слезливую историю о том, какая она была и какая теперь — и как лепестки летели на черные волосы в июне.
Пусть огни Бродвея бросают блестки и брызги — и такси протискиваются сквозь толпу, когда шоу окончилось и на улице начинает темнеть.Пусть девчоночки смоют краску и съедят свои полночные сандвичи, путь им видятся сны до утра, допоздна, долго-долго, после утренних газет и тележки молочника и —Пусть им долго снится все, чего хочется… нюнь… где-то там, на железнодорожной линии Эри… дикая яблоня… белые лепестки.
ТРАВА ЛЕТОМ
© Перевод Э. Ананиашвили
Летом трава испытывает боль и шепчет.
Она чего-то ждет; она поет и взывает; она изливает свои жалобыЗвездам, мерцающим в вышине.
Дождь слышит; дождь отвечает ей; дождь надвигается медленно;Дождь увлажняет лицо травы.
МОЖЕТ БЫТЬ
© Перевод Э. Ананиашвили
Может быть, он верит мне —Может быть, нет.Может быть, мне пойти за него —Может быть, нет.Может быть, ветер в степи,Может быть, ветер над морем, может быть,Кто-нибудь где-нибудь, может быть, сумеетсказать?..
Я положу голову ему на плечо,И, когда он спросит меня, я скажу: «Да».Может быть…
МИСТЕР АТТИЛА
(август 1945)
© Перевод И. Кашкин
Вы стали мифом, профессор: Ваш мягкий голос, Ваши книги, теории, Уклончивые заячьи повадки, Академический головной убор И средневековая тога.
Кто бы мог подумать, профессор!Вы, такой забывчивый и рассеянный, Вы, который, стукнувшись о дерево лбом,Вежливо говорите: «Ах, а я думал, что вы дерево» —И проходите дальше, рассеянный и забывчивый.
Это вы, мистер Аттила? Как вы себя чувствуете,Снаряжая заряды всесокрушающей силы?Неужели это вы — атомщик-практик?Неужели вы отказались от ваших абстракций?Ведь это вы, мистер Аттила, недавно сказали:«Простите, но, кажется, нам удалось добиться некоторых результатовВ понимании остаточных свойств радиации атома».
ГОРОДСКОЙ ЭТЮД
© Перевод А. Сергеев
Грязные контуры города удлинены.Дома и кварталы тянутся милями.Громкие грузовики развозят утренние газеты.В ночных клубах танцовщицы кончили танцевать.В кабаках квартеты импровизируют «Покажи мне путь домой».Солдаты и моряки ищут улицы и номера домов.Ночные вахтеры на полдороге между полночью и завтраком.Глянь в окно: если считать с вечера, то уже поздно. На юге, голубом, как голубиное яйцо, Облака принимают лунные ванны.
УРОК
