вот и соврал. Куда ни шло!»)
Сипягин поерзал затылком по спинке кресла вправо и влево.
– Это меня нисколько не интересует, милостивый государь. Одним глупым браком на свете больше – вот и все. Но какое же то самонужнейшее дело, которому я обязан удовольствием вашего посещения?
«А! проклятый директор департамента! – снова подумал Паклин. – Будет тебе ломаться, английская морда!»
– Брат вашей супруги, – промолвил он громко, – господин Маркелов схвачен мужиками, которых вздумал возмущать, – и сидит взаперти в губернаторском доме.
Сипягин вскочил во второй раз.
– Что… что вы сказали? – залепетал он уж вовсе не министерским баритоном, а так, какою-то гортанной дрянью.
– Я сказал, что ваш зять схвачен и сидит на цепи. Я, как только узнал об этом, взял лошадей и приехал вас предуведомить. Я полагал, что могу оказать этим некоторую услугу и вам и тому несчастному, которого вы можете спасти!
– Очень вам благодарен, – проговорил все тем же слабым голосом Сипягин – и, с размаху ударив ладонью по колокольчику в виде гриба, наполнил весь дом металлическим звоном стального тембра. – Очень вам благодарен, – повторил он уже более резко, – но знайте: человек, решившийся попрать все законы божеские и человеческие, будь он сто раз мне родственник, в моих глазах не есть несчастный: он – преступник!
Лакей вскочил в кабинет.
– Изволите приказать?
– Карету! Сию минуту карету четверней! Я еду в город. Филипп и Степан со мною! – Лакей выскочил. – Да, сударь, мой зять есть преступник; и в город еду я не затем, чтобы его спасать! О нет!
– Но, ваше превосходительство…
– Таковы мои правила, милостивый государь; и прошу меня возражениями не утруждать!
Сипягин принялся ходить взад и вперед по кабинету, а Паклин даже глаза вытаращил. «Фу-ты, черт! – думал он, – да ведь про тебя говорили, что ты либерал?! А ты лев рыкающий!»
Дверь распахнулась – и проворными шагами вошли: сперва Валентина Михайловна, а за нею Калломейцев.
– Что это значит, Борис? Ты велел карету заложить? Ты едешь в город? Что случилось?
Сипягин приблизился к жене – и взял ее за правую руку, между локтем и кистью.
– Il faut vous armer de courage, ma chère [79]. Вашего брата арестовали.
– Моего брата? Сережу? за что?
– Он проповедовал мужикам социалистические теории! (Калломейцев слабо взвизгнул.) Да! Он проповедовал им революцию, он пропагандировал! Они его схватили – и выдали. Теперь он сидит… в городе.
– Безумец! Но кто это сказал?..
– Вот господин… господин… как бишь его?.. Господин Конопатин привез эту весть.
Валентина Михайловна взглянула на Паклина. Тот уныло поклонился. («А баба какая знатная!» – подумалось ему. Даже в подобные трудные минуты… ах, как был доступен Паклин влиянию женской красоты!)
– И ты хочешь ехать в город – так поздно?
– Я еще застану губернатора на ногах.
– Я всегда предсказывал, что это так должно было кончиться, – вмешался Калломейцев. – Это не могло быть иначе! Но какие славные русские наши мужички! Чудо! Pardon, madame, c’est votre frère! Mais la vérite avant tout! [80]
– Неужели ты в самом деле хочешь ехать, Боря? – спросила Валентина Михайловна.
– Я убежден также, – продолжал Калломейцев, – что и тот, тот учитель, господин Нежданов, тут же замешан. J’en mettrais ma main au feu [81]. Это все одна шайка! Его не схватили? Вы не знаете?
Сипягин опять двинул кистью руки.
– Не знаю – и не желаю знать! Кстати, – прибавил он, обращаясь к жене, – il paraît, qu’ils sont mariés [82].
– Кто это сказал? Тот же господин? – Валентина Михайловна опять посмотрела на Паклина, но прищурилась на этот раз.
– Да; тот же.
– В таком случае, – подхватил Калломейцев, – он непременно знает, где они. Вы знаете, где они? Знаете, где они? А? А? А? Знаете? – Калломейцев начал шмыгать перед Паклиным, как бы желая преградить ему дорогу, хотя тот и не изъявлял никакого поползновения бежать. – Да говорите же! Отвечайте! А? А? Знаете? Знаете?
– Хоть бы знал-с, – промолвил с досадой Паклин, – в нем желчь наконец шевельнулась, и глазки его заблистали, – хоть бы знал-с, вам бы не сказал-с.
– О… о… о… – пробормотал Калломейцев. – Слышите… Слышите! Да этот тоже – этот тоже, должно быть, из их банды!
– Карета готова! – гаркнул вошедший лакей.
Сипягин схватил свою шляпу красивым, бойким жестом; но Валентина Михайловна так настойчиво стала его упрашивать остаться до завтрашнего утра; она представила ему такие убедительные доводы: и ночь-то на дворе, и в городе все будут спать, и он только расстроит свои нервы и простудиться может, – что Сипягин, наконец, согласился с нею; воскликнул:
– Повинуюсь! – и таким же красивым, но уже не бойким жестом поставил шляпу на стол.
– Карету отложить! – скомандовал он лакею, – но завтра ровно в шесть часов утра чтобы она была готова! Слышишь? Ступай! Стой! Экипаж господина… господина гостя отослать! Извозчику заплатить! А? Вы, кажется, что-то говорите, господин Конопатин? Я возьму вас завтра с собою, господин Конопатин! Что вы говорите? Я не слышу… Вы ведь пьете водку? Подай водки господину Конопатину! Нет? Не пьете? В таком случае… Федор! отведи их в зеленую комнату! Спокойной ночи, господин Коно…
Паклин вышел наконец из терпения.
– Паклин! – завопил он. – Моя фамилия: Паклин!
– Да… да; ну, да это все равно. Похоже, знаете. Какой у вас, однако, громкий голос при вашей сухощавой комплекции! До завтра, господин… Паклин… Так я теперь сказал? Simeon, vous viendrez avec nous? [83]
– Je crois bien! [84]
И Паклина отвели в зеленую комнату. И даже заперли его. Ложась спать, он слышал, как щелкнул ключ в звонком английском замке. Сильно он себя выбранил за свою «гениальную» мысль – и спал очень дурно.
На другое утро рано, в половине шестого, его пришли разбудить. Подали ему кофе; пока он пил – лакей, с пестрым аксельбантом на плече, ждал, держа поднос на руках и переминаясь ногами: «Поспешай, мол, – господа дожидаются». Потом его повели вниз. Карета уже стояла перед домом. Тут же стояла и коляска Калломейцева. Сипягин появился на крыльце, в камлотовой шинели с круглым воротником. Таких шинелей никто уже давно не носил, за исключением одного очень сановного лица, которому Сипягин старался прислуживать и подражать. В важных, официальных случаях он потому и надевал подобную шинель.
Сипягин довольно приветливо раскланялся с Паклиным – и, энергическим движением руки указав ему на карету, попросил его сесть в нее. – Господин Паклин, вы едете со мною, господин Паклин! Положите на ко`зла саквояж господина Паклина! Я везу господина Паклина, – говорил он, напирая на слово: Паклин! – и на букву а! «Ты, мол, имеешь такое
