Василий вдруг показал концом тонкого ножичка на перекресток. На той стороне у углового гастронома стоял широкий белый джип «чероки».
— Мой катафалк. За нами. Вовремя подали.
Действительно, длинный широкий джип очень напоминал похоронный катафалк.
Василий взял Алика за руку:
— Поехали АЛ, пора.
Алик оттолкнул Василия. Выдернул руку. Рванул со скамейки к храму.
— АЛ, ты что! — вскрикнул Василий.
Алик чуть обернулся на бегу. Левой ногой наступил на скользкую дынную корку. Боком грохнулся на мокрую еще дорожку. От урны испуганно разлетелись голуби. Василий уже стоял над ним. Протягивал свою левую руку:
— Ты что, АЛ? Вставай.
Но Алик смотрел на его правую руку. В ней было зажато тонкое липкое лезвие.
Василий поймал его взгляд. Щелчком закрыл лезвие.
— Вставай.
Алик не встал. Просто сел поудобнее. Чтобы отскочить в сторону от протянутой руки.
— Ты что, АЛ? — повторил Василий.
— Я никуда не поеду!
— Почему? — удивился Василий. — Я же тебя в «Асторию» приглашаю. В мой номер. Я же ужин заказал на семь, а уже без десяти. — И он показал черенком ножика на часы.
— Не поеду! — обернулся на белый джип Алик.
— Не хочешь — не надо,— пожал плечами Василий, — сказал бы сразу. Никаких проблем.
Он надел висящие на шее наушники. Достал из кармана плейер. Черенком ножика нажал кнопку.
— Чен, уберись! Оставь нас в покое. Не мозоль глаза!
Белый джип медленно отъехал от перекрестка. Встал на углу под красный светофор. Василий приблизил плейер к губам:
— Сколько можно повторять? Отвали, Чен! Проезжай! Быстро!
Джип дернулся. Потом включилась мигалка на крыше. Джип взвизгнул сиреной. И рванул с перекрестка под красный. Завизжали тормоза. Заревели сигналы. На перекрестке сбились в кучу машины. Джип круто повернул направо. Ревя сиреной, помчался по направлению к Первой линии. Алик понял: в руках Василия — заделанный под плейер радиотелефон. Значит, Чен на джипе следил за ними все это время. Василий присел на корточки рядом с Аликом:
— Не нравится тебе Чен? Мне тоже не очень. Но у него есть одно хорошее качество. Он человек без предрассудков. Убивает не задумываясь. И не потому, что беспредельный дебил. Наоборот. Просто он знает то, что знаем мы.
Алик встал с влажной дорожки. Отряхнул брюки.
— А что он знает?
Василий так и сидел на корточках. Смотрел на него снизу вверх разными глазами:
— А то, что смерти нет.
Алик отвернулся от него. Василий засмеялся и встал:
— Поэтому он и убивает. Спокойно и весело. Просто выдает человеку билет на путешествие в другой мир. Только и всего.
Алик смотрел вдоль проспекта. Белого катафалка уже не было видно.
— На это нужно иметь право.
— Правильно. А у него есть это право.
— Кто же ему его дал?
— Я.
Василий вернулся к скамейке. Завернул в газету липкую дынную жижу. Запихал пакет в урну. Вытер мокрые руки о джинсы.
— Мне это путешествие по стране дураков порядком надоело. Хотел тебя пригласить в другой мир. В «Асторию». В европейскую цивилизацию. Спокойно поговорить о деле. А ты не хочешь по-человечески.
— О каком деле?
Василий поднял брови:
— А ты разве не понял?
— С Мариной мы, кажется, уже все выяснили.
— Думаешь? — Василий сдернул с шеи наушники. — Черт! Шею натерли!
Он аккуратно обмотал провод наушников вокруг плейера и сунул их в урну. В мокрый дынный пакет.
— Все! Кончились игрушки! Теперь мы можем говорить откровенно.
Алик смотрел на торчащую из урны черную пружину наушников:
— А мы разве не откровенно говорили?
— Я-то более чем. А ты? Молчал в основном. Я видел, что ты мне не доверяешь.
Василий тонким носком рыжего сапога запихал плейер подальше в урну.
— Теперь все. Можешь мне доверять. Пошли. Ну, что стоишь? Или тебе сто тысяч баков не нужны?
Они пошли к храму. У самой его двери Василий остановился, хотел перекреститься, уже размашисто поднял руку.
Старушки в белых платочках, выходящие с вечерни, испуганно шарахнулись от него. Василий весело рассмеялся:
— Фу, черт! Совсем забыл, кто я. Пошли отсюда.
Он взял Алика под руку и повел его к Восьмой линии.
Василий повеселел. Глаза его сверкали разными огнями. На губах блуждала коварная улыбка.
— Не хочешь по-человечески. Ладно… Я тебе такое место покажу! Ты поймешь — ты АЛ. Бежим! Наш трамвай.
11
Улыбка Джоконды
А Андрюша ждал звонка от Алика в сером мрачном доме со спяшими совами над подъездом. Надо сказать, что внутри дом оказался совсем не мрачным. Обычный питерский старый доходный дом. С гулкой прохладной лестницей и разбитым скрипящим лифтом.
Квартира сорок оказалась на последнем этаже. Выше — только облупленные крыши. Андрюша позвонил у железной двери. Женский голос спросил:
— Кто?
— Балашов, — ответил Андрюша и добавил как пароль: — Это я, Андрюша.
Застучали мощные засовы, и дверь отворилась. В дверях стояла девчонка в синем купальнике. В синей косынке на голове. В руках девчонка держала испачканную краской тряпку и длинную рисовальную кисточку. Бедра у девчонки были испачканы голубой лазурью и яркой охрой. Она сурово оглядела Андрюшу. Только по черным влажным глазам Андрюша узнал повариху из «Фрегата», которая так беззастенчиво клеила его на ресторанной кухне. Девчонка послушала лестницу, сухо кивнула Андрюше:
— Заходи. А Саша где?
— Он мне сюда позвонить обещал. Скоро будет.
— Обувь снимай. Я утром полы мыла.
Девчонка совсем не стеснялась своего купальника.
Будто одета была в строгий вечерний костюм. Покачивая бедрами, не нарочно, а просто от походки, прошла в открытые двери комнаты. Андрюша у вешалки скинул ботинки и прошел за ней.
Комната была большая и солнечная. Без обоев. Стены покрашены краской «слоновая кость». Потолок, повторяя излом крыши, резко скашивался к передней стене с двумя большими низкими полукруглыми окнами. Это была мансарда, в какой раньше, наверное, жили художники или студенты близкой отсюда Академии художеств.
Да и сейчас посреди комнаты стоял мольберт с начатым этюдом. А в простенке между окнами висела копия Леопардовой «Джоконды». Девчонка, склонив голову, сдувая выбившуюся из-под косынки черную прядь, недовольно глядела на мольберт.
Андрюша кашлянул, чтобы напомнить ей о себе. Девчонка сказала, не отрываясь от мольберта:
— Марина в ванной. Сейчас выйдет. Садись и не мешай.
Действительно, где-то в глубине квартиры шумела вода. Кроме мольберта и полупустых книжных полок, в комнате ничего не было. Только широкая, покрытая большим ворсистым пледом тахта. Сесть можно было только на нее. Других вариантов не было.
И Андрюша устроился на уголке тахты и еще раз оглядел пустую комнату. И тут же заметил, что комната не так уж и пуста. Книг было немного, но все хорошие. Большие белые альбомы. Черные корешки «Философского наследия». И еще какие-то неизвестные. Большая серия «ПАЛ» — «Памятники античной литературы». И совсем незнакомые, старинные тома в кожаных переплетах. Короче, чтение на несколько лет без выходных. Внизу на полке стоял проигрыватель. Как книги, стоймя установлены несколько больших дисков. Между дисками и проигрывате— лем — знакомая матовая плечистая бутылка «Абсолюта».
У дверей на стене висела старая темно-желтая гитара без одной струны. А над книжными полками, на крюке, — карабин с оптическим прицелом и облегченным спортивным прикладом. Андрюша даже привстал и в окно поглядел. Сектор обстрела из этой мансарды был отличный. Вся улица как на ладони.
Девчонка сказала вдруг:
— Слушай, я тебе не мешаю?
— А что? — не понял Андрюша.
— Вид тебя мой не смущает? — строго посмотрела на него девчонка. — Ты же только из армии, а я в полном стриптизе.
— Нормально, — сказал Андрюша и снова плюхнулся на тахту.
— Жарко.
— Нормально.
— Если что, ты скажи. Я халат накину.
— Нормально, — отвернулся от нее Андрюша.
— Если тебе жарко, ты тоже раздевайся.
Андрюша подумал и ответил, вытирая потный лоб:
— Не, нормально.
Девчонка обошла мольберт и поправила на маленьком круглом столике старый медный, начищенный до блеска чайник. И на мольберте у нее был набросан ярко— охряный чайник на голубой тряпице. Только чайник на столике сиял. Отбрасывал солнечный свет и одновременно впитывал в себя все предметы в комнате: и книжные полки, и карабин на стене, и желтую гитару. А на холсте чайник — скучный, безжизненный. Хотя и яркий. Просто труп чайника. Вот она на себя и сердилась.
Это было понятно. Непонятно было другое. Там, во «Фрегате», на кухне, она так активно клеила его, так настырно его к себе приглашала, а теперь совсем не обращает на него внимания. Стоит в купальнике перед мольбертом, то сюда наклонится, то туда. То согнется в пояс над столиком, поправляя проклятый чайник. А фигурка у нее что надо: бедра тугие и икры спортивные, ножки — крепкие, как столбики. Что ж она, издевается? Совсем его за человека не считает?
